Если бы не серые горы вокруг, в любой момент можно было бы ждать появления охотников на лошадях.
— Мне не дает покоя еще одно происшествие, — продолжал Йенс. Теперь он шел рядом со мной, и во время рассказа я могла за ним наблюдать. — Дело было весной 1973 года, то есть через год после исчезновения Майи. Папа всю зиму прожил в Гётеборге. Они с мамой тогда еще не развелись. Мы точно не знали, как все сложится в дальнейшем. Вернется ли он к нам с мамой и Майей или останется в Гётеборге. Как бы там ни было, мы поехали с ним повидаться. Наш приезд был его идеей. Принимать нас дома он не хотел — мы, собственно, даже не знали, где он живет, он нам этого не сообщал, — а предложил пойти вместе поесть. Он собирался угостить нас ужином в китайском ресторане. Мы не виделись с отцом с тех пор, как он осенью уехал от нас, только разговаривали по телефону.
Все не задалось с самого начала. Мы никак не могли найти нужный ресторан. Папа описал дорогу очень приблизительно, сказав, что это совсем рядом с Авеню и там любой скажет, как дойти до ресторана «Минг». Тем не менее, кого бы мы ни спрашивали, никто этого ресторана не знал, и к тому времени, когда мы, наконец, его отыскали, папа прождал уже больше получаса и успел прилично набраться саке. За ужином они с мамой поругались. Папа был пьян и громко кричал, а мама плакала. Я увел Майю к аквариуму, и мы стали кормить рыбок рисом и кусочками «утки по-пекински». Китайцы делали вид, что ничего не происходит, неслышно ходили вокруг, подбирали осколки рюмки, которую папу угораздило уронить на пол, кланялись и улыбались. Мы были единственными посетителями. Когда папа стал расплачиваться, у него не хватило денег, и маме пришлось добавить.
Когда мы с распрощались с отцом и отправились обратно на вокзал, по пути нам попалась маленькая галерея. Она находилась в подвале, и мы бы ни за что не обратили на нее внимания, если бы не Майя, которая внезапно остановилась перед окном и отказалась идти дальше. Что-то там, внутри, ее заинтересовало. До отправления нашего поезда оставалось еще много времени — мы не рассчитывали, что свидание с отцом оборвется так резко, — и мама предложила зайти.
Выставка оказалась очень странной. Там были различные предметы, сделанные преимущественно из природных материалов. Я помню череп косули в капюшоне из фольги и с обвитыми пухом рогами. Птичьи домики, заполненные шариками репейника и осиными гнездами. Клетку из веток, в которой висело оторванное птичье крыло, и другую клетку с позолоченным яйцом. Большой рыбий скелет, одетый в плащ из травы, переплетенной с серебряными нитями.
Все это вполне могло бы оказаться творчеством какого-нибудь примитивного племени, если бы не вкрапления золотой и серебряной краски и фольги, которые ассоциировались у меня с веком космоса.
Мама пришла в восхищение, и мы поинтересовались, кто все это сделал. Хозяйка галереи сказала, что художницу зовут Кристина Линдэнг. Мама спросила, есть ли о ней какая-нибудь информация. Хозяйка указала на стол в последнем зале.
На столе стояла большая фотография в рамке. На ней была изображена молодая девушка с длинными, расчесанными на прямой пробор волосами и большими, серьезными глазами. Рядом с фотографией горела свеча. Это походило на алтарь. Еще на столе лежала гора буклетов. В них не перечислялись, как это бывает обычно, художественные школы, стипендии и выставки, а содержались лишь скупые сведения об имени художницы, годе ее рождения и месте проживания. Кроме того, имелась совершенно невероятная информация: в ноябре 1972 года художница исчезла, и, скорее всего, ее уже нет в живых.
Мама спросила хозяйку галереи, откуда у нее эти произведения. Та рассказала, что экспонаты для выставки ей предоставила куратор из больницы в Лилльхагене. Это были работы ее бывшей пациентки.
Но больше всего нас удивила реакция Майи. По каким только музеям и детским театрам Карин ее ни таскала, Майю ничего не интересовало. На этот раз все было иначе. Казалась, что она буквально околдована этими вещами. Сперва она просто медленно переходила от одного предмета к другому, подолгу их рассматривала широко раскрытыми глазами, осторожно протягивала руку и притрагивалась к ним.
Потом она как будто начала что-то искать. Она кружила по выставочному залу, всюду заглядывая, а когда не обнаружила то, что искала, устремилась в служебные помещения. Мы не смогли ее удержать, так сильно она туда рвалась. Там она принялась искать под письменным столом, в шкафу, в чулане со швабрами и в туалете. При этом она не переставая щелкала языком, как белка. Раньше мы никогда такого звука не слышали. Вела она себя очень странно. Когда же мы собрались уходить, Майя отказалась идти с нами. Пришлось ее нести, а она брыкалась и кусалась.
Мы миновали луга и очутились среди гор. Мы снова двигались на север. Некоторое время нас сопровождали теплые запахи сухой травы и тлеющих растений, которые потом сменились холодным запахом моря.
Меня немного возмутило, что Йенс приезжал тогда в Гётеборг и не связался со мной. Как бы я обрадовалась, если бы он позвонил и предложил повидаться. Я бы помчалась куда угодно, наплевав на любые свои планы. Встретиться с Йенсом было бы почти так же чудесно, как с Анн-Мари.
Идти стало труднее, и мы прекратили разговаривать. Мы снова пошли друг за другом. Йенс шел первым. Я заметила, что он двигается довольно неловко и даже слегка запыхался. Когда при каком-то движении у него излишне натянулась рубашка, я увидела наметившийся животик и удивилась. До сих пор мне казалось, что он просто неприлично хорошо сохранился и находится в отличной спортивной форме. Я обогнала его и заметила, что ему трудно за мной поспевать, и это, к моему стыду, меня даже немного порадовало.
Взобравшись на высокий холм, я остановилась и стала ждать Йенса, тактично притворившись, что любуюсь видом. Впрочем, притворяться особой необходимости не было, моему взору действительно открылось великолепное зрелище. Распахнувшийся навстречу открытому морю фьорд. Острова с редкими домиками, белевшими на солнце, словно кусочки сахара. Пока я там стояла, у меня в голове всплыло имя Кристины Линдэнг. Я знала, что уже слышала его раньше, но не помнила где.
Мы продолжили путь, и когда стали спускаться по крутому горному склону, я узнала заросшее низкими деревьями ущелье внизу. Оно вело к Ракушечному пляжу. Мы сделали большой крюк, но все равно попали туда же.
Нам пришлось продираться сквозь низкорослые дубки, можжевельник и вьющиеся ветви каприфоли. Вновь появилось странное чувство, что находишься в глубине дремучего леса и в то же время ощущаешь сильный запах соленой воды, фукусов и ракушек.
Мы протиснулись сквозь стену можжевельника в единственном возможном месте, возле самой горы. Йенс тоже помнил его, поскольку сразу взял нужное направление.
Мы стояли на пляже, ослепленные ярким светом. Был отлив, и от берега расходились усыпанные ракушками отмели. А у самых наших ног дрожали целые подушки грязной морской пены.
Я вновь стала рассматривать огромные валуны, лежащие вдоль склона. Поверхность горы на месте излома, откуда они когда-то сорвались, сияла на солнце красновато-коричневым, кровавым цветом и отличалась от остальной поверхности скалы. И тут я вспомнила, где слышала имя Кристины Линдэнг. Так звали ту женщину, которую Макс нашел под валунами. Тот скелет.
Я рассказала Йенсу о нашей находке.
— Так это ты ее нашла? — с удивлением спросил Йенс.
— Макс. Мой сын, — поправила я.
— Я читал об этом в местной газете. Купил ее на бензоколонке на пути сюда. Увидел имя женщины и вспомнил ту выставку. Мне показалось, хотя в тот момент я не был полностью уверен, что девушку, автора тех странных предметов, звали именно так. Кристина Линдэнг. Ульрика, неужели правда, что это ты ее нашла?
— Мой сын, — снова сказала я.
— Странно, что никто не обнаружил ее раньше, — пробормотал он.
— Мало кто кроме нас с тобой знает, как добраться сюда по суше, — сказала я. — Да и на лодке подойти к берегу здесь тоже непросто. Обычно все останавливаются у отмелей и собирают ракушки, а дальше для лодки становится слишком мелко. Да и едва ли можно назвать это место настоящим пляжем. Думаю, здесь редко кто бывает.
Йенс сел на склоне горы возле огромной котловины. Она была заполнена водой. И в ней росли
