увидел, что Колби напугана; ее глаза были растерянными, в них стояли слезы, как у ребенка. Это была совершенно другая Колби. Куда девалась уверенная, холодная, колючая женщина, которую, как ему казалось, он знал. Его поразила мысль о том, что борьба с такой Колби доставляла ему удовольствие.
— Мы можем отложить эту ночь, — сказал он, тронутый ее состоянием, и решил дать ей время снова обрести самообладание.
Колби залпом выпила бренди и вернула стакан Нэвилу. В брошенном ею взгляде был вызов.
— Если отложить неприятную обязанность, она все равно остается неприятной, — сказала Колби и пошла к кровати походкой приговоренного к виселице. Она развязала халат и забралась в постель, всем своим видом напоминая жертвенного ягненка.
Если бы Колби специально искала способ оскорбить Нэвила, то вряд ли ей удалось бы задеть его сильнее. Это было сказано точно таким же голосом и почти теми же словами, которыми Грэйсия Альварес презрительно отвергла его, когда он вернулся к ней, надеясь обрести поддержку и любовь. Тогда он круто развернулся и бежал. Сейчас было не то. Ставки были другими, и он был другой.
Нэвил сорвал с себя халат и ночную рубашку и бросил их на спинку кровати. Он задул свечи и с размаху накрыл ее своим длинным мускулистым телом.
Колби лежала неподвижная и бесчувственная, в то время как он руками провел по ее шее, легонько нажимая большими пальцами на горло. Дыхание его было возбужденным, почти свистящим. Вскоре он одной рукой достиг затылка, захватывая пряди волос и приближая ее лицо к своему. Потом с силой раздвинул ее губы.
Второй рукой волнообразными движениями он сдвигал шелковую ночную рубашку, пока рука его не проложила себе дорогу между ее ног, и он начал исследовать самую ее суть.
Колби проклинала свое своенравное тело, боролась с нарастающими ощущениями, сводящими ее с ума и сокрушающими препятствия, о существовании которых она не подозревала, не уверенная в том, хочет ли она от этих ощущений избавиться. Единственное, что она хорошо понимала, это то, что она была сердита на себя и на этого человека, пробуждавшего в ней женщину. Она чувствовала себя неопытной, ранимой и чересчур земной.
Нэвил наслаждался тем, как под ним конвульсивно оживало ее тело, и вновь вспыхнувшим возбуждением, которое он считал давно потухшим. То, что вначале было лишь бесстрастным гимнастическим упражнением, призванным потешить его самолюбие, проучить эту сводившую его с ума женщину и овладеть ею, превратилось в полное острой страсти слияние их в единое целое, доставившее ему наслаждение, которого он не испытывал ни с одной женщиной.
Его огонь передался ей, и она, презрев все последствия, плыла вместе с ним на волнах неутоленного желания, извиваясь под ним, нисколько не стесняясь своей раскованности. Ей хотелось стонать, кричать, смеяться, сделать что-нибудь, чтобы дать выход тому освобождению, которое она испытала; но она уже и так слишком выдала себя.
Наконец к Колби вернулся рассудок. Она отодвинулась и повернулась к нему спиной. Этой ночью он одержал победу, но не завоевал ее сердце, утешала себя Колби.
— Ты изумительна, — прошептал он, обнимая ее; его дыхание и тело медленно приходили в норму.
Колби вырвалась из его объятий, натягивая одеяло до подбородка.
— Я тебя ненавижу.
— Ты не можешь меня ненавидеть и заниматься любовью так, как мы это делали.
— Животные это делают все время, — сказала она, стараясь забыть вершины блаженства, на которых они побывали, заглушить пение своего тела.
— Поверь мне, Колби, — нежно сказал Нэвил, снова пытаясь обнять ее. — Это нервы. Женщины часто чувствуют себя странно после первой ночи любви.
Колби выскочила из постели, покровы спали с нее. В лунном свете Нэвил увидел ее высокие и острые груди с твердыми и темными сосками. Она была еще более женственной и красивой, чем прежде, и Нэвил почувствовал, как в нем снова проснулось желание.
— Иди ко мне. Дай мне обнять тебя.
— Ты не понимаешь? — вскрикнула Колби. — То, что сейчас произошло, было помрачением ума, которое больше не повторится.
Нэвил был ошеломлен. Он опять был обманут. Вначале Грэйсия, теперь Колби. Гнев острым ножом пронзил его сердце.
«Я безмозглый дурак. Осмелился надеяться, что вулканический огонь, только что пылавший между нами, что-то означает». Из-за нескольких чудесных мгновений он вообразил себе, что они с Колби в конце концов смогли бы стать настоящими любовниками и друзьями. Он поднялся с постели и накинул халат.
— Сегодняшняя ночь повторится столько раз, сколько будет необходимо, чтобы ты родила мне ребенка, — сказал Нэвил самым равнодушным тоном, на который был способен. — После этого ты можешь убираться к дьяволу. Я до тебя и пальцем не дотронусь.
Как только дверь в гардеробную закрылась, Колби вернулась в постель. Тело ее болело. Она чувствовала себя выжатой и радовалась, что с ее девственностью наконец-то было покончено. И Нэвил никогда больше не будет сомневаться в ее чувствах к нему и в их будущем.
«Но почему, Господи, я так несчастна?» Подушку ее оросили слезы, и на волю вырвались рыдания, которых она уже не могла сдержать.
Нэвил, с сигарой, лежал, растянувшись на узкой кровати в своей гардеробной, на груди его опасно балансировал наполненный до краев пузатый бокал с бренди. Гнев его не знал границ, он называл себя последним идиотом, думал о том, чтобы развестись с ней, разорвать их соглашение, сделать все, чтобы вычеркнуть ее из своей жизни.
Но он знал, что ничего этого не сделает. У него не было никаких оснований ожидать, что Колби хоть в чем-нибудь изменит свое отношение к нему только потому, что их тела разделили несколько мгновений блаженства. В этом она более честна, чем я. Она, быть может, и делала многое, что доводило его до безумия, но она до сих пор не лгала ему и не обманывала себя, как он. Он был вынужден признать: при всей своей неопытности Колби понимала, что страсть не рождает любовь там, где любви не существует.
Нэвил сел. Ему показалось, что он слышит всхлипывания, доносящиеся из комнаты Колби, но он сразу же прогнал эту мысль. Разве она не показала ему всеми возможными способами, что такая женщина, как она, не способна на девичьи слезы?
Глава 23
Колби проснулась на рассвете, замерзшая и застывшая в той позе, в которой она плакала, пока не заснула. Она подошла к окну, открыла его и, выглянув наружу, увидела оживающий Париж. Над серыми крышами поднимался дым, под тяжестью продуктов, привозимых с ферм из-за города, скрипели колеса повозок. В чистом и холодном воздухе до нее доносились крики торговцев дровами и трубочистов.
Служанка Колби прибирала гардеробную и услышала шум.
— Миледи, вы смертельно простудитесь. — Она потащила Колби к кровати, стараясь не глядеть на дикий беспорядок, в котором была постель. Айлин Мерл была здоровой и простой деревенской девушкой, и состояние постели потешило ее сердце. Оно свидетельствовало, что ее хозяева не теряли времени даром. Ей, правда, не очень понравилось то, что не было никаких признаков хозяина. Но богачи такие: слишком много комнат, где можно спать, даже во время медового месяца.
Колби видела, как расширились глаза Айлин и поняла, почему. Ничто не заставило бы Колби снова лечь в постель, и она направилась в гардеробную, Айлин последовала за ней.
— Миледи, конечно же, вы снова ляжете?
— Нет, я хочу, чтобы ты проследила за тем, чтобы через час у дверей меня ожидала оседланная лошадь.
Айлин хотела возразить, однако за несколько недель своей службы она усвоила, когда можно и когда
