1959
Правая моя рука,
Словно ласточка, легка,
Левая моя рука,
Словно кипарис, крепка.
И мысль живая трепещет
В черепе мертвом моем.
До пенсии мне осталось шесть месяцев и двадцать четыре дня. Лет пять уже,
наверное, пишу я этот дневник, веду приходо-расходную книгу моей жизни. Но если
начистоту — разве так уж необходим мне отдых? Нет, говорю я сам себе, не отдых
мне нужен, а возможность заниматься любимым делом. Каким же, к примеру? Может,
в саду работать? Занятие приятное, активный отдых, но ведь то хорошо по
воскресеньям, чтобы нарушить сидячий образ жизни и еще (по секрету) —
попытаться спастись от грозящего в недалеком будущем артрита. Если же каждый
день — боюсь, не выдержу. Тогда, вероятно, гитара? Вот это, я думаю, мне бы
подошло. Да только очень уж оно нудно — в сорок девять лет заниматься
сольфеджио. Писательством заняться? У меня, кажется, могло бы неплохо
получиться: по крайней мере письма мои всем обычно нравятся. Ну а зачем? Стоит
лишь представить себе издательскую аннотацию о «заслуживающих внимания
достоинствах нашего автора, который в скором времени отпразднует свое
пятидесятилетие» — от одного этого тошнить начинает. Я действительно до сих пор
чувствую себя наивным и непосредственным (то есть обладаю всеми
отрицательными свойствами молодости и не имею почти ни одного из ее
достоинств), а это, разумеется, еще не дает мне права свою наивность и
непосредственность выставлять напоказ. У меня была двоюродная сестра — старая
дева; приготовит, бывало, сладкое блюдо и всем демонстрирует с грустной такой
детской улыбкой: улыбка эта словно бы прилипла к ее физиономии с давних пор, с
1
тех времен, когда она старалась показать товар лицом жениху-мотоциклисту; он
потом разбился на одном из наших многочисленных «смертельных серпантинов».
Пятидесятитрехлетняя моя кузина одевалась всегда вполне прилично, по возрасту; и
в этом, и во всем остальном тоже была рассудительна и сдержанна; одна только
улыбка не вязалась со всем ее обликом — подобная улыбка хороша в двадцать лет,
когда губы свежие, щеки розовые, а ноги крепкие. Смешной кузина моя, правда, не
казалась, потому что на лице ее была написана еще и доброта, а только слишком уж
чувствительно оно получалось. Вон сколько наговорил, а ведь всего лишь одно хотел
сказать: не желаю выставлять напоказ свои чувства.
Чтобы как-то терпеть пребывание в конторе, приходится заставлять себя не
думать о том, что свобода близка. Иначе пальцы сводит, и круглые буквы, которыми
мне положено выписывать названия основных рубрик, получаются ломаными и
некрасивыми. Круглый почерк — одно из высших моих достоинств как служащего. К
тому же должен признаться, что выводить некоторые буквы доставляет мне истинное
удовольствие, заглавное «М», например, или строчное «b», тут я даже позволяю
себе некоторую оригинальность. Работа механическая, однообразная мне не так
