— Сегодня заполним — завтра получим.
— Наверное!
— Не наверное, а точно.
— Как с прогулкой?
— Сказал, что вызовет…
В это время раздача лекарств закончилась, захлопнулась дверная фрамуга и камера опять загудела. Я опустился на нары.
— Товарищ Бочаров, — раздался резкий голос старосты, — прочитайте всем прейскурант лавочки… Товарищи, кончайте разговоры.
Все замолкли. Приподнявшись у стола, Бочаров стал читать:
— Хлеб черный заварной, батоны по рублю семьдесят — неограниченно, без лимита; масло сливочное пятнадцатирублевое по 500 грамм, „Крыжовник“ — конфеты без лимита; колбаса десятирублевая по 300 грамм; папиросы „Бокс“ 35 копеек пачка, „Дели“ — 65 копеек без ограничения; помидоры соленые, чеснок, лук, спички, мыло „Земляничное“, мыло хозяйственное, зубной порошок, зубные щетки, полотенца вафельные, портянки фланелевые… Вдруг оборвалось чтение. В дверях загремели бачками, мисками. Бачки сразу же подтащили к столу. За столом бок к боку человек двадцать уселось. Остальные на нарах и под нарами.
Ложки у всех наготове. Опять голос старосты:
— Володя, ударное задание — становись на раздачу.
Вынырнул откуда-то спортсмен Володя, взялся за черпак. Ко мне подсел старик Пучков- Безродный.
— Что тут поделаешь? Нигде так есть не хочется, как в тюрьме, кроме шуток, — с усмешкой проговорил старик.
Нам протянули миски с супом.
— Нет, так нельзя, обожжетесь, возьмите полотенце, — предупредил старик. Сели на корточки, припали к горячим мискам. Старик прав: дома не едал с таким аппетитом, как этот тюремный суп с рыбьей требухой. Вкусна оказалась и каша — шрапнель на каком-то жире. Пучков-Безродный положил ложку, покосился на пустые миски, добродушно заворчал:
— Нечувствительно что-то. Не отказался бы от добавки. Ну, что же теперь делать, придется терпеть до ужина, а там еще черпачок каши дадут… Такие-то дела, — вздохнул он, отодвигая миску…
Так можно прожить очень долго. Уж год здесь доканчиваю, был в пересылке, а потом на доследствии; думаю, что и наступающий тридцать девятый здесь встречу… Так еще можно жить… не только лежать, воевать на таких харчах можно… Он прищурил глаза:
— Хорошо бы теперь колбаски. Ну, ничего, завтра полакомимся. Затеребил бороду, усы, вдруг спросил:
— А у вас деньги при себе были?
— Отобрали 50 рублей.
— Очень хорошо, могут еще сегодня выдать квитанцию, как раз подоспеет к лавочке. Не горюйте, вам везет — полный комфорт. А если не подоспеет, у нас комбед имеется.
— Какой комбед?
— Погодите, разъясню, что такое в наших условиях комбед…
На данном отрезке времени такие номера откалываются, что бесполезно возмущаться: жены отказываются от мужей, дети от отцов, друзья-товарищи прорабатывают тебя, поди-ка не знаете?
— Знаю.
— Очень хорошо, что знаете. И я знаю, сам прорабатывал… Так что всем нам тяжело. А у. кого некому позаботиться и передать раз в месяц 50 рублей, еще тяжелее. Оттого-то мы здесь и порешили, что так оставить нельзя. Не всякий станет принимать подарки от тех, кого родные не забыли… Ну, всем миром, у кого на счету есть деньги, отчисляем по два рубля каждую лавочку, и человек не унижается подачками, и все на равных правах могут купить в лавочке на 23 рубля… Хитрая штука!
Я хватаю старика за руку: очень мудро!
— Какая мудрость, — проговорил он вдруг упавшим голосом, — тоска одна…
Арестантская традиция солидарности.
Старик примолк. Я оглянулся вокруг. Теснота. На каждые тридцать сантиметров по человеку. Кто сидит на корточках, кто лежит, подняв ноги, кто — на боку… Коренастый толстощекий человек, расстегнув брюки, садится на парашу. За столом что-то высчитывают на бумажках. Судя по всему, работает лавочная комиссия.
А у краешка стола, подперев голову, сидит Кондратьев. Углубился в книжку. Пучков-Безродный с грустной улыбкой смотрит на меня.
— Скажите, — спрашиваю я, — что за человек, по-вашему, Кондратьев?
— Настоящий человек! — твердо отвечает старик. — Один из самых благороднейших здесь людей… Что вы меня-то спрашиваете, вы с ним разговаривали?
— Поэтому и интересуюсь.
— Это другой разговор. Сейчас вкратце постараюсь разъяснить: короче — страдающая душа, но без отчаянья и пессимизма…
Сильнейшего характера человек. Пожалуйста, обращаю ваше внимание: здесь немало тех, кто шел в атаку, гремел кандалами, но тем не менее, только двое из ста выдержали и не подписали всякую фигню. Надо сказать, сильнейшая натура… Один — Кондратьев, а другой у самого окна лежит. Трудно было бы поверить, до чего бесстыдство дошло, — соратник Эрнста Тельмана, — Карл Поддубецкий.
Старик нервно дернул бородой.
— Да, что ж я еще хотел вам сказать?.. Да, про Кондратьева. Это сила, без всяких, штучек-дрючек. Пора все штучки-дрючки отбросить, поскольку мы уже прошли этот этап. Наиболее характерно, что такие как Кондратьев ничего не хотят для себя.
— А что он делал до ареста?
— Он не делал вокруг себя шума. Дальше: думаю, что весь отдавался нашему общему делу. Словом, не норовил в сильные личности. Такие есть дешевые актеры — любят позировать. Я не располагаю подробными данными, но, но всяком случае, человек — что надо, в буквальном смысле этого слова.
— А как же остальные?
— Вы видите, какой сложный вопрос задаете. Мы все слабей его оказались. И не разберешь, что творится с нами. Сам не пойму. Страх? Если страх, то только не животный. Страх неожиданного, непонятного. Ну, тут это самое… Нет, все не то…
Я окунулся в борьбу почти мальчишкой, ну, и после десять лет в централе, в одиночке, потом революция, в Гражданскую войну работал в трибунале, ну, а потом, последнее время, в Наркомводе. Здесь Гладько… имеете с ним трудились. Видите, какая штука! Член общества старых политкаторжан и ссыльных поселенцев. А здесь получил сразу же по морде. Анекдотичный сморчок, маленький, беленький, весь белобрысенький, на поросеночка похожий; и сразу, не разговаривая, — по морде… Совсем пацан. Мальчишки, которых мы растили совсем для других целей, могут бить старых революционеров, плевать в лицо… Пытки, но если за идею, — то можно выдержать. Здесь — за что? То же самое происходило и с другими. Там в углу пять месяцев провалялся Бруно Ясенский.
— Как, Бруно Ясенский? А где же он теперь?
— Неизвестно, неделю назад забрали с нещами. Все Володю Кудинов а образовывал. Любознательный парень Володя. Да, к чему я клоню? Да, про Бруно — симпатичнейший человек! Кому из этих архаровцев важно это? Думаю, что не задумываются. Взяли обыкновенную палку и лупили. Не здесь. Здесь не лупят. В Лефортово. Там у них свобода. Допрашивают целой бригадой. Они его хватают за плечо и сразу за обе ноги, ну, подумайте! Или налетают со всех сторон, или толкают человека, как мячик, топчут ногами. Лишится чувств, гут же врач: приведет в чувство, и опять жмут дальше. „Ах, твою туды-растуды, — сознавайся!“ И, главное, народ-то не услышит наших стонов. Рядом с тюрьмой, будто нарочно, чтобы не было слышно криков, круглые сутки гудят моторы ЗОКа — завод опытных конструкций ЦАГИ. Все заглушает их шум. Даже стекла в окнах дрожат. Сдаваться не хочется, а что сделаешь? Доведут. Раз взялись, доведут дело до конца. Вот какая штука-то! В арсенале масса каверз. Доведут человека до бессознательного
