зло процедил сквозь зубы Орест. – Канальи.
Римский Сенат не выдержал давления черни, направляемой уверенной рукой, и в присутствии огромной толпы, прорвавшейся на Капитолий, провозгласил Глицерия императором, даровав ему титул «божественного». Однако новый император, вытащенный доброхотами из постели и явленный Риму и Сенату, отнюдь не выглядел триумфатором. Скорее уж его можно было счесть жертвой, которую обезумевшая чернь влекла на заклание. Толпа прорвала заслоны из гвардейцев, не рискнувших применить оружие против бунтарей, и с диким воем внесла обомлевшего Глицерия в императорский дворец.
– Говори! – ревела толпа, напирая на обезумевшего от страха императора.
– А что мне говорить? – спросил Глицерий у стоявшего рядом Марка.
– Скажи им, что Римом будет править ярман, избранник старых богов, а ты всего лишь его предтеча.
У Дидия зуб на зуб не попадал от пережитых в это утро впечатлений. Сам он уверял, что отправился в императорский дворец, чтобы узнать о самочувствии божественного Олибрия, но был подхвачен толпой и сначала вознесен на Капитолий, а потом сброшен в бездну, в которую рухнул вместе с ним весь Великий Рим.
– Ты преувеличиваешь, как всегда, – возразил Орест, к которому бывший комит финансов прибежал за сочувствием.
– Я преувеличиваю! – взвился Дидий. – Тогда спроси Аппия.
Сенатор стоял тут же у порога и привычно тряс головой, то ли соглашаясь с перепуганным патрикием, то ли, наоборот, возражая ему. В любом случае он не смог вымолвить и слова до тех пор, пока сердобольный Феофилакт не поднес ему кубок. Выпив вина, Аппий наконец обрел дар речи. Однако сенатор понес такую чушь, что евнух даже пожалел о сотворенном добром деле.
– Неужели так и сказал? – повернулся Орест за подтверждением к Дидию.
– Сам, говорит, присутствовал при брачном обряде между матроной Пульхерией и божественным Валентинианом, – зачастил бывший комит финансов. – Не могу, говорит, далее нести эту тяжесть в своей душе. Боги решили, что спасителем Рима будет ребенок, рожденный дочерью божественного Валентиниана от самого Юпитера. Этот сын Юпитера явится в Рим в свой час, и тогда он, Глицерий, с радостью уступит ему свое место и первым назовет божественного Констанция императором и ярманом.
– Бред, – криво усмехнулся Орест.
– Бредить можем мы с тобой, префект, – возразил ему Дидий. – А Глицерий – император, вознесенный к власти волею народа и Сената. Любое его слово – истина. Хотел бы я видеть человека, который публично назовет его сумасшедшим.
– А как зовут дочь матроны Пульхерии и божественного Валентиниана? – спросил у Дидия Пергамий.
– Ее зовут Веселиной. А младенец, похоже, тот самый, которого мы с сенатором Скрибонием видели в подвале дворца Туррибия. Воля ваша, патрикии, но с этим младенцем действительно не все ладно. Его и в огне жгли, и в воде топили, а он только гукал да смеялся.
– Надеюсь, ты не стал делиться своими давними впечатлениями с римскими обывателями? – строго посмотрел на Дидия префект Италии.
– А как бы ты на моем месте поступил, сиятельный Орест?! – взъярился бывший комит. – Я просто обомлел, когда покойный Скрибоний вдруг возник из небытия и ткнул в меня пальцем. Разумеется, я подтвердил все, что он говорил, и от себя добавил немного. Но я ведь не кривил душой, патрикии, я все это действительно видел!
– Подожди, – остановил расходившегося Дидия Феофилакт, – откуда там взялся Скрибоний? Он же умер!
– Воскрес волею бога, дабы донести правду до ушей народа, – неожиданно всхлипнул Аппий.
– Волею какого бога он воскрес? – просипел в ярости Орест.
– Откуда же мне знать, – развел руками Аппий. – Он не сказал. Да его никто и не спрашивал.
– И где теперь этот мошенник? – спросил Феофилакт.
– Вознесся, – не очень уверенно ответил Аппий. – Поднялся вверх по лестнице, взмахнул руками и словно растворился в воздухе.
– Но этого не может быть, патрикии, – взревел раненым быком Орест. – Вас просто обвели вокруг пальца.
– Не нас обвели, а вас, – криво усмехнулся Дидий и был, безусловно, прав в этом своем безапелляционном утверждении. Такое обилие чудес требовало долгой подготовки и участия весьма влиятельных в городе лиц. Вряд ли сиятельный Марк, при всех своих незаурядных способностях, сумел бы в одиночку организовать столь грандиозное представление. А пока Феофилакту ничего другого не оставалось, как с прискорбием констатировать, что сиятельный Орест и епископ Викентий Медиоланский потерпели сокрушительное поражение от своих невидимых врагов. Более того – расчетливый удар был нанесен по Великому Риму и христианской церкви.
– Этому младенцу сейчас чуть более пяти лет, – задумчиво произнес Феофилакт. – Следовательно, время у нас еще есть.
– Глицерий дорого заплатит мне за свою глупость, – зло процедил сквозь зубы Орест. – Я буду очень удивлен, если он проживет более недели.
– Глицерий – пешка, – возразил префекту Феофилакт. – Зато его скорая смерть может привести к бунту черни и к гибели Рима. Похоже, этого как раз и добиваются наши враги. Если вы не возражаете, патрикии, я попробую переговорить с новым императором и выяснить, что он сам думает обо всем случившемся.
– Я отправлюсь с тобой! – вскинулся Орест.
– Тебе лучше вообще не выходить на улицу, префект, – предостерег Феофилакт хозяина. – А еще лучше – уехать из Рима или найти в городе надежное убежище. Чернь скоро успокоится, и тогда ты сможешь вернуться, чтобы противостоять своим коварным врагам. Я возьму с собой высокородного Дидия, если он, конечно, согласится сопровождать меня в столь непростое для прогулок время.
– Я уже ничего не боюсь, – вяло махнул рукой бывший комит финансов. – После того как я собственными глазами видел воскресшего Скрибония, меня ничем не удивишь.
У божественного Глицерия был такой вид, словно его очень долго били по голове, а потом облачили в шутовской наряд и выставили на всеобщее посмешище. С первого же взгляда Феофилакт понял, что этот человек никогда не стремился к верховной власти и что он такая же жертва чужой преступной воли, как несчастный Олибрий, чье остывшее тело по-прежнему лежало в императорском дворце. Феофилакт приказал гвардейцам отвести прах Олибрия в ближайших храм и передать с рук на руки настоятелю для свершения всех необходимых в таких случаях обрядов. Императорский дворец изрядно пострадал от набега обезумевшей толпы, и его следовало немедленно привести в порядок.
– Отыщи среди слуг управляющего, – попросил Феофилакт Дидия. – Пусть вынесут сломанную мебель и уберут мусор из императорских покоев.
Глицерий, потерянно сидевший в едва ли не единственном уцелевшем в атриуме кресле, поднял на евнуха страдающие глаза и спросил надорванным голосом:
– Ты кто такой?
– Посол божественного Василиска, – спокойно ответил Феофилакт. – Рад видеть тебя, божественный Глицерий, в добром здравии.
– Издеваешься? – дернул щекой бывший комит агентов, вознесенный волею судьбы и трагических обстоятельств на недосягаемую высоту.
– Меня прислал сиятельный Орест, – пояснил Феофилакт. – Префект Италии не видит твоей вины в случившемся и просит тебя, Глицерий, с достоинством принять выпавший жребий.
– Я что же, должен править Римом? – в ужасе отшатнулся несчастный комит агентов.
– Да, – твердо произнес Феофилакт. – Тебя утвердил Римский Сенат. Если ты сейчас отречешься от власти, то империя утонет в кровавой смуте.
– Я сказал им правду! – вскинул на советчика воспаленные глаза Глицерий. – Веселина действительно дочь божественного Валентиниана. Император свершил с Пульхерией брачный обряд и назвал ее своей женой пред ликом Юпитера.
– Зачем? – спросил евнух.
– Он искал силу, способную возродить Великий Рим, и мы искали ее вместе с ним. Вот тогда я впервые услышал пророчество старого жреца, которого венеды называли кудесником. Он сказал, что из семени Валентиниана прорастет прекрасный цветок, а из этого распустившегося цветка выйдет Он, тот которого все ждут как спасителя. Кудесник оказался прав, Пульхерия действительно родила девочку, хотя матроне в ту пору было уже немало лет. Девочку пытались убить, но она ускользнула из рук своих палачей.
– А кто стал отцом ребенка Веселины?
– Княжич Сар, – вздохнул Глицерий. – Мне сказал об этом сиятельный Марк. Он сам пришел ко мне в дом и приставил меч к горлу. Прабабушка этого Сара была дочерью императора Констанция, который правил еще до божественного Юлиана.
– Но ведь это ложь! – возмутился Феофилакт.
– Это правда, – покачал головой Глицерий. – Возможно, ты слышал о патрикии Руфине, комит. Именно он поспособствовал этому браку. У таинственного младенца есть все права на то, чтобы править Римом. Во всяком случае, у него есть главное право – право крови.
– Это заговор, Глицерий!
– Заговор людей или богов? – строго глянул император в глаза Феофилакта.
– Конечно, людей! – возмутился евнух.
– Тогда почему все случилось именно так, как предсказывал жрец?! – сверкнул глазами Глицерий. – Даже смерть божественного Валентиниана.
– Не понимаю, к чему ты клонишь, Глицерий?
– Передай Оресту и римским патрикиям, высокородный Феофилакт, что я не держусь за власть. Но я поклялся черни, что передам инсигнии только божественному младенцу. Ты меня понял, комит, – только младенцу! Иначе толпа разорвет на куски и меня, и всех вас. Пророчествами не шутят. И еще – только я могу определить, тот он или не тот.
– Кажется, я понял, – задумчиво проговорил Феофилакт.
– Я готов рискнуть и жизнью, и душой, чтобы спасти империю. Это ты им тоже передай, комит. Пусть думают.
Дидий вернулся в сопровождении полусотни рабов во главе с
