готов.
Сиятельный Орест одержал, пожалуй, самую главную в своей жизни победу. Легионы Юлия Непота были разбиты в пух и прах, а сам незадачливый претендент на божественное величие бежал с поля битвы словно заяц. Потери Ореста были невелики, да и битву нельзя было назвать кровопролитной. Исход ее решили деньги, а не мудрость полководца или доблесть солдат. Клибонарии Непота еще до начала битвы почти в полном составе перешли на сторону префекта Италии, а брошенные ими пехотинцы ударились в бегство, как только чужая конница вышла фаланге в тыл. Кризис, грозивший империи большими неприятности, разрешился в течение часа, к большому удовольствию сенаторов и патрикиев из свиты сиятельного Ореста.
– Победа, достойная триумфа! – воскликнул высокородный Аполлинарий. – Я восхищен твоим полководческим даром, божественный Орест.
Конечно, это была лесть, причем неприкрытая, но никто из чиновников свиты не одернул комита финансов. Промолчали и сенаторы, хотя могли бы намекнуть расходившемуся Аполлинарию, что префект Италии Орест не имеет права именовать себя «божественным». Все свидетели блистательной победы при Медиолане отлично понимали, что путь к императорскому титулу для префекта Италии открыт и в Риме просто не найти человека, способного сказать ему «нет». Будет у сиятельного Ореста и триумф, и пурпурный плащ, и даже золотой венок на голове. Будет все, о чем он только пожелает. Ибо сын Литория одолел всех своих врагов внутри империи, что, впрочем, не сулит ему спокойной жизни. Великий Рим по-прежнему окружен воинственными варварами, жадно заглатывающими целые провинции некогда могущественной империи, и пока что ни у Ореста, ни у патрикиев нет достаточных сил, чтобы их остановить.
– Триумф должен вселить уверенность в сердца римлян, – продолжал заливаться соловьем хитроумный Аполлинарий. – Империя наконец обрела не только мудрого властителя, но и блистательного полководца.
Положим, вклад в победу над Юлием Непотом самого комита финансов был не менее существенным, чем будущего императора. Если бы не деньги, собранные высокородным Аполлинарием с разоренных провинций, вряд ли торжество сиятельного Ореста оказалось столь полным. Мысли, подобные этой, витали в головах чиновников свиты, но никто не осмелился высказать их вслух. Префект Италии был слишком жестким и опасным человеком, чтобы у кого-то из чиновников возникло желание испытывать его терпение по пустякам. Если Орест хочет устроить триумф по случаю своей победы над Непотом, пусть устраивает. Лишь бы у комита финансов хватило денег на эту пышную и далеко не дешевую церемонию.
– Высокородный Аполлинарий, – торжественно произнес Орест, – я поручаю тебе подготовку моего триумфа. Рим должен увидеть героев во всем блеске их славы.
Комит финансов прижал руку к сердцу и выразил горячую благодарность префекту за оказанную честь. Причем он во второй раз назвал Ореста «божественным», подчеркнув тем самым, что не видит препон для возвышения одного из самых славных мужей в истории Великого Рима. В своем неумеренном славословии Аполлинарий явно хватил лишку, чем привел в смущение не только патрикиев и сенаторов, но и самого префекта, прежде не замеченного в излишней скромности.
Сиятельный Орест, выпроводив из походного шатра не только красноречивого Аполлинария, но и всех чиновников свиты, готов был уже предаться размышлениям, приличествующим данному случаю, однако ему помешал слуга, доложивший о прибытии префекта Рима. На сиятельном Евсории, что называется, не было лица. Конечно, долгое путешествие из Рима в окрестности Медиолана могло бы утомить любого, даже куда более молодого человека, но все же префекту следовало привести в порядок хотя бы одежду, прежде чем являться на глаза будущему императору.
– Монсеньор Викентий умер, – огорошил Ореста скорбной вестью Евсорий.
Нельзя сказать, что префект Италии души не чаял в епископе Римском, но все же он огорчился по поводу его безвременной кончины. Непонятно, правда, почему так спешил Евсорий, в конце концов, можно было послать в лагерь Ореста простого гонца.
– Монсеньор убит, – уточнил Евсорий.
– Убит! – Орест, потянувшийся было к стоявшему на столике кубку, круто развернулся на пятках и грозно глянул в испуганные глаза вестника. – Кем, когда и при каких обстоятельствах?
– Это случилось три дня назад, – затараторил Евсорий. – Убит он в своем дворце. Кем – неизвестно. Есть еще одна немаловажная подробность, сиятельный Орест, – епископ убит колом.
– Каким еще колом?
– Осиновым, – продолжал удивлять префекта Италии Евсорий. – Я приказал никому не говорить о смерти монсеньора до твоего приезда, сиятельный Орест. Но я не уверен, что мой приказ будет выполнен.
– Правильно сделал, – нахмурился владыка Рима. Обстоятельства смерти Викентия его поразили. Если бы епископа просто отравили, то Орест бы этому не очень удивился. У Викентия было много врагов как среди патрикиев, так и среди иерархов церкви. Но осиновый кол – это слишком!
– Я подумал, что это язычники отомстили монсеньору за разрушение дома Туррибия, – не очень уверенно произнес Евсорий.
Все может быть, конечно. Вот только способ расправы над своим лютым врагом они избрали странный. Орест много лет прожил среди варваров, но ни разу не слышал, чтобы волхвы использовали кол в качестве орудия убийства. Язычники в таких случаях устраняют неугодных с помощью либо жертвенного ножа, либо отравы.
– Если мне не изменяет память, Евсорий, то именно на осине повесился Иуда.
– Кажется, да, – не очень уверенно отозвался префект Рима. – В своей последний проповеди монсеньор Викентий упоминал осиновый кол, который он вобьет в могилу еретиков. Про осиновый кол он говорил неоднократно и в частных разговорах.
Орест не очень бы удивился, если бы узнал, что с понтификом расправились свои. В частности, епископ Мануил Пизанский неоднократно называл Викентия иудой. И надо признать, у него имелись к тому серьезные основания. Многие церковные иерархи намекали, что понтифик в молодости занимался магией и даже участвовал в языческих мистериях. А о его любовных шашнях с матроной Пульхерией не говорил только ленивый. Правда, это было так давно, что Оресту даже в голову бы не пришло ставить грехи молодости в вину почтенному и умудренному житейским опытом мужу. К сожалению, далеко не все служители церкви думали сходно с префектом Италии, среди них оказалось немало фанатиков веры, которые вслух выражали свое несогласие с возвышением монсеньора Викентия. Очень может быть, что именно эти люди оборвали извилистый жизненный путь епископа Римского, в котором высокое причудливо сочеталось с низменным.
– Кто последним был в гостях у Викентия?
– Высокородный Дидий.
– Патрикий приходил один? – нахмурился Орест.
– Не уверен, – покачал головой Евсорий. – Телохранители епископа утверждают, что с Дидием был еще один человек, но сам патрикий это категорически отрицает. Бывший комит финансов считает, что убийцу следует искать как раз среди самих телохранителей, ибо пронести осиновый кол в покои Викентия мог только один из них. А что касается обычных посетителей, то их тщательно проверяют при входе. Проверили, кстати говоря, и самого Дидия. Он даже выразил свое возмущение по этому поводу монсеньору Викентию, и тот обещал разобраться.
Причин сомневаться в Дидии у Ореста не было, уж слишком хорошо он знал этого лентяя и обжору. У бывшего комита финансов не хватило бы мужества для столь изощренного убийства. Этот трус умер бы от страха раньше, чем поднял кол на понтифика. К тому же у Дидия не было причины для столь отчаянного шага. В конце концов, чем мог досадить Викентий сибаритствующему патрикию, разве что попреками в чревоугодии. Но это не тот грех, ради сокрытия которого человек, подобный Дидию, решится на отчаянный шаг.
– Ты правильно сделал, Евсорий, что утаил от обывателей Рима факт смерти понтифика. Мы похороним монсеньора Викентия со всеми причитающимися ему почестями, но только после моего триумфа. А любопытным передай, что епископ Римский отправился в дальний монастырь, дабы предаться в одиночестве молитвам и благочестивым размышлениям.
– Но многим покажется странным, что понтифик не принимает участия в твоем триумфе, – заволновался Евсорий.
– А ты скажи этим олухам, что христианский понтифик – это не фламин Юпитера, он не станет освещать своим присутствием победы, одержанные в кровавых битвах. Ступай, префект, и помни, я на тебя надеюсь.
Конечно, проще всего было бы связать убийство Викентия с патрикием Марком, самым заклятым его врагом. Но бывший магистр участвовал в недавно отгремевшей битве. Его видели клибонарии сиятельного Ореста. Если верить трибуну Акосте, именно сиятельный Марк возглавил отчаянную атаку гвардейцев, позволившую Непоту избежать позорного плена. Более того, все пленные в один голос утверждали, что Марк последние дни находился в свите Юлия и ни разу не отлучался из его лагеря. Какими бы магическими способностями людская молва не наделяла сына ведьмы Климентины, все-таки летать он пока еще не научился, а значит, можно смело вычеркивать его из списка подозреваемых. Что же касается христианских фанатиков, то их поимка вряд ли принесет пользу империи и самому Оресту, а потому лучшим выходом из создавшегося положения будет забвение всех обстоятельств позорного ухода монсеньора Викентия из этого мира.Сенатор Аппий до того был взволнован предстоящим зрелищем, что явился к Дидию чуть ли не сразу же после восхода солнца. Потревоженный не ко времени патрикий не замедлил высказать по адресу старого знакомого ряд нелицеприятных замечаний, но тот пропустил их мимо ушей. В последние годы Рим не был избалован триумфами. Во всяком случае, ни Аппий,
