отец мой представил в вотчинное правление за меня, как одинокого, за четверть рекрута 150 рублей. По этому взносу одиночки навсегда лично освобождались от рекрутства: денег не приняли — и участь моя была решена».
Отнять единственного сына на двадцать лет в службу! Александр Кузьмич клял на чем свет стоит раскольников. Иван поник головой. Сейчас, когда он только начал вставать на ноги, дела пошли, в пору заводить свое литографское заведение, а тут: иди в солдаты. Татьяна Ивановна с утра до вечера плакала и молилась своей богородице.
Александр Кузьмич засобирался в Петербург к графу Панину. Он верил, что граф, учтя долгую его безупречную службу, не лишит единственного болезного сына.
— Расскажу ему про наш замысел — литографию, твои рисунки покажу, — говорил он сыну.
— Как бы рисунки не заманили меня в Петербург, в дворню к графу, — беспокоился Иван, хоть выход этот казался и более благоприятным, чем солдатчина.
Не зря Иван Голышев рисовал с натуры мстёрские церкви. Именно рисунок «Виды храмов слободы Мстё-ры» пленил Виктора Никитича Панина. Он никогда не бывал в своей Мстёрской вотчине, подивился красоте Мстё-ры, особенно храма Богоявления.
Александр Кузьмич поспешил сказать помещику, что сын прислал этот рисунок графу в подарок. Панин поблагодарил и уважил просьбу отца, предписал во Мстёру: «Крестьянина Александра Кузьмича Голышева, за 10 лет службы его земским и 3-х годов бурмистром, считать лично от рекрутской повинности свободным, а представленные им в Волостное Правление деньги 150 рублей принять и зачесть за рекрутскую повинность сына его Ивана».
Иван был освобожден от рекрутства. Однако Татьяна Ивановна налюбоваться не успела на своего Ванятку, как он уже засобирался в Москву.
Торопился Иван в Москву не только из-за ждущих его там дел, а, в первую очередь, чтобы успеть к приезду туда на коронацию нового императора. Он надеялся даже, через знакомых, попасть в сам Кремлевский дворец.
Еще живя у Лаврентьевой, Иван познакомился с придворным лакеем Николаем Разумовым, который подрабатывал у нее гравированием. Предки Разумова были придворными резчиками по серебру, и он унаследовал придворную должность. Дежурил он во дворцовом буфете только по понедельникам, а в остальное время гравировал на стороне. Подрабатывал он и тем, что тайно проводил в Оружейную палату и палаты бояр Романовых своих знакомых и их провинциальных родственников, чем часто пользовался и Голышев.
Всякий раз, если Разумов не дежурил, приходилось идти за ним в Измайлово, где он жил. Николай всегда соглашался, оговаривая только, чтобы гости, во избежание порчи полов, были не в сапогах, потому что сапоги тогда подбивались гвоздями с острыми шляпками.
Однажды Голышев, придя во дворец договориться с Разумовым об очередной экскурсии, открыл дверь, а там — княгиня Елена Павловна. Кто-то вмиг схватил его за рукав и втащил в швейцарскую.
Несдобровать бы Ивану, если б не завел он, при частых посещениях дворца, друзей и среди швейцаров, которым неоднократно приносил «подачки».
Вот и теперь Иван надеялся на помощь Разумова.
«Увидеть живого царя!» — это приводило юношу в восторг. К тому же он мечтал выпустить потом, сразу после торжества, новую картинку о нем.
От Мстёры до станции Симонцево на Нижегородском шоссе Иван добрался пешком, а там застрял. Экипажи и тарантасы из Нижнего шли один за другим, но все — полнехоньки. Казалось, вся Россия едет в Москву на коронацию царя.
Так бы и не попасть Ивану в Москву, если бы не было у него на станции знакомого почтового смотрителя, который не раз уже пристраивал уезжающего с каникул в Москву Ваню на место почтальона почтового экипажа.
Тут было только одно условие: чтобы у «контрабандного» пассажира не было больших вещей, допускались только подушка и узелок. Кроме того, не доезжая губернской почтовой конторы, надо было слезать и пройти мимо нее, потом и через весь город пешком или проехать на извозчике, чтобы снова сесть в экипаж уже на выезде из Владимира. В Москве слезать приходилось тоже задолго до почтовой станции. Но для молодого человека эти осложнения — не трудны.
Почтовый поезд сейчас состоял из пяти экипажей, среди них было четыре брика. В последнем экипаже, в четыре яруса, набилось до двадцати человек знатных господ. Ехало много именитых людей и купцов, и разговоры на станциях, пока меняли лошадей, были только о предстоящей коронации. Кто говорил, что въезд в Москву царствующих будет уже тридцатого августа, а кто уверял, что только пятнадцатого. Господа боялись опоздать, нервничали, торопили кондуктора, тот ссылался на старшего кондуктора, а когда господа стали предлагать ему деньги, чтобы поторопился, кондуктор показал им расписание, от которого не имеет права отступить. Тогда купцы пообещали кондуктору еще заплатить, если он переведет стрелки часов. Но это оказалось невозможным: часы особым образом закрывались в Нижнем, и открывать их можно было только в Москве, на конечной станции.
Однако в Москву они все-таки успели до въезда царя. Звук кондукторских труб известил Ивана, что скоро Рогожская застава, он должен слезать и дальше добираться самостоятельно.
Ефимов готовился к встрече царя. Он служил старшиной в ремесленной управе гранильного цеха и обязан был присутствовать на Тверской при въезде императора в Москву из Петровского подмосковного дворца.
Допускались на Тверскую встречающие только по специальным пропускам. «Как добыть пропуск для Ивана?» — ломал голову Ефимов.
— Придумал! — обрадовался он. — Мы, старшины, должны быть с двумя помощниками. Договоримся с одним из них, чтобы ты пошел вместо него. Задача только вот в чем. Генерал-губернатор распорядился, чтобы все мы были в черных сюртуках, белых галстуках, в белых перчатках и в шляпах-цилиндрах. Пошли к моему помощнику, может, его костюм тебе подойдет.
Костюм подошел. От нетерпения — так велико было желание Ивана увидеть царя — он почти не спал ночь.
Рано утром 16 августа они с Ефимовым отправились в цеховую управу на Никольской. Все волновались: осматривать готовность ремесленников обещал приехать голова. Старые цеховые знаки (на древке лист железа со знаком ремесла) были заменены к празднику новыми — из шелка, с бахромой и золотыми кистями.
Прибывший голова придирчиво осмотрел колонну и дал «добро». И она через Тверские ворота, с развевающимися знаками, двинулась по Тверской. Голова с жезлом шел впереди.
Место ремесленников было у беседки Триумфальных ворот, рядом с городским обществом. Везде в первых рядах стояли войска, а тут, чтобы не загораживать вид господам, войска отодвинулись. Благодаря этому и ремесленникам вид открылся.
В четыре часа пополудни царская свита показалась на Тверской. Государь ехал верхом, а супруга его, мать, братья Константин, Николай и Михаил — в золоченых каретах. Их сопровождало «множество войск». Шествие было великолепное. Вместе со всеми Иван восторженно кричал «Ура!» и, как многие, прослезился.
Потом колонна ремесленников присоединилась к царскому кортежу и двинулась к цеховой управе.
Теперь предстояло найти Разумова. Идти прямо во дворец Иван не решался, отправился к нему домой, в Измайлово. Он шел по Кузнецкому мосту, находясь все еще под впечатлением увиденного, как вдруг навстречу ему — карета, а в ней, рядом с кучером на ободке, сам Разумов.
Разумов тоже приметил Ивана и соскочил с козел.
— Вот фрейлину отвозил к приятельнице, теперь порожняком во дворец едем, — сказал он.
— А я ж к тебе в Измайлово собирался, — радовался Иван нечаянной встрече. — Как бы мне на коронацию во дворец попасть, поди, теперь туда и муха не влетит без пропуска.
Оказалось — никакого затруднения.
— Я сейчас дежурю во фрейлинском коридоре большого дворца, и ты можешь являться ко мне, с черной лестницы, во всякое время, или теперь же пойдем.
Иван решил ехать сейчас же, чтобы изучить обстановку.
