— Тут главное, — поучал его Разумов дорогой, — ходить по дворцу уверенно и отвечать смелее. Спросят: «Кто?» Отвечай: «Обойщик».
Площадь перед Кремлем покрывали красным сукном.
— Вона сукна-то скоко, а солдаты в дырявых шине-лишках ходют, — говорили в толпе зевак.
— Да и это сукно, сказывают, наполовину разворовали со складу, едва нашли, чтобы недостачу пополнить.
О воровстве и взяточничестве в армии и в казне говорили уже открыто.
Разумов привел Ивана в лакейскую. В ней находился буфет для фрейлин. Николай представил Голышева своим собратьям как родственника, которому хочется поглядеть коронацию.
С того дня черный ход в Кремлевский дворец для Голышева был открыт. До самой коронации он редкий день не бывал во дворце, не раз оставался ночевать, угощался из фрейлинского буфета чаем, шоколадом, кофе. Фрейлины постоянно разъезжали по гостям, и их обеды и десерт зачастую истреблялись лакеями.
— Жаль только, водки нет, — сетовали лакеи. Виноградных и десертных вин было сколько угодно.
За водкой, в знакомый кабачок, к Каменному мосту, лакеи секретно посылали двух служащих из мужиков, специально приставленных для посылок и черных работ. У них на поддевках были бляхи с гербом, говорящие о принадлежности ко двору, и эти знаки открывали перед ними любые двери.
У дворца все эти дни торжеств круглые сутки дежурили экипажи. Лакеи, по ночам, когда экипажи в основном простаивали, катались на них по Москве, разъезжая по знакомым со сладостями из фрейлинского буфета. Иван тоже не раз привозил сладкие подарки Лаврентьевой и Ефимову.
Коронация должна была проходить 26 августа. Иван приехал в Кремлевский дворец с вечера и остался там ночевать. Ему захотелось послушать царских певчих. Всенощная проходила в придворной церкви Спаса.
Дежурный лакей провел в потемках его по какой-то лестнице. Тихо отворил боковую дверь, которая скрывалась за ширмой, и показал Ивану, что в скважину створок ширмы отлично все видно. Лакей ушел, а Иван в страшном напряжении, боясь закашлять, слушал всенощную.
Двадцать шестого августа пушечная стрельба возвестила о начале торжественного дня коронации. Уже в шесть часов утра Кремль был запружен народом. Люди сидели на крышах, на ограде. На Соборной площади яблоку негде было упасть.
Дорогие кареты иностранных посланников и именитых людей, пробираясь к Успенскому собору, еще более сдавливали толпу, а жандармы давили людей лошадьми. То тут, то там, из-за тесноты, вспыхивали скандалы.
Однако народ не расходился. Многие говорили, будто новый царь собирается дать крестьянам свободу и объявит об этом в день коронации.
Задолго до шествия Голышев с Разумовым вышли через часовню Печерской Богоматери к самому Успенскому собору, выбрали у гауптвахты, рядом с Грановитой палатой, удобное место и принесли сюда даже скамейку.
Когда царь показался на Красном крыльце, народ недружно закричал «Ура!» и замер в восторженном благоговении.
Погода была отличная. Солнце играло в золоте одежд и соборных куполов. В толпе говорили, что этакое солнце — добрый знак, что можно ждать от нового царствия чего-то светлого.
Разумов с Голышевым так расхрабрились, что попытались, под видом певчих, проникнуть в сам Успенский собор на коронацию. Но впускали в собор только знатных особ и то по специальным пропускам.
Когда, уже коронованный, помазанник божий, Александр II вышел из Успенского собора, тысячегласное «Ура!» сотрясло площадь и народ пал ниц перед новым царем.
Император ответил на приветствие, однако о свободе не сказал ни слова и прошествовал в свой дворец.
Растроганный и несколько расстроенный народ расходился все же с надеждой, что освобождение крестьян — вопрос времени, что, мол, с бухты-барахты такое серьезное дело не делается. Вот новый император осмотрится, прикинет, что к чему, и…
На девятое сентября был назначен придворный бал-маскарад, и Разумов уверял Ивана, что проникнуть на него труда не стоит.
Голышев опять загорелся: юноше-провинциалу было любопытно и лестно оказаться среди придворных и знатных особ.
Опять он явился к Разумову во дворец загодя. Когда гости стали собираться, Николай провел его какими-то тайными ходами прямо во Владимирскую залу, где музыканты уже настраивали инструменты для бальных танцев.
Но, только Разумов, дежуривший в тот вечер в своей буфетной, удалился, к Ивану приблизился дворецкий, заметивший, из какой двери он вышел, и попросил предъявить пригласительный билет. Билета у Голышева не было, он и был выдворен в ту же дверь, из которой пришел.
Разумов, хоть и ровесник Ивана, был уже тертый калач. Он тут же отправился к швейцару и принес Ивану билет.
С таким билетом Голышев мог уже проникнуть на маскарад и через парадный подъезд, но на улице шел дождь, да и обходить было далеко, и он, осмелев, двинулся прежним путем.
Только он появился во Владимирской зале, как тот же дворецкий направился к нему. Теперь Голышев уверенно и с достоинством, как учил Разумов, предъявил билет, и дворецкий оставил его в покое. До самого конца был Голышев на придворном маскараде и остался ублаготворенным.
Закончились коронационные торжества фейерверками у Головина дворца в Лефортове. Весь август Иван почти каждый день слал домой и Сенькову в Вязники длинные и подробные описания торжеств, сопровождая письма еще и зарисовками увиденного.
Эти послания приводили в полный восторг сестер Голышева и всех домашних, их читали вслух по нескольку раз. Александр Кузьмич носил письма по Мстёре и декламировал их чуть ли не наизусть родным и знакомым.
Часть III Возвращение на родину 1859–1861
Крестьянский вопрос «не сходил с очереди» еще при Николае I, создавшем десять тайных специальных комитетов для его решения. Но это было до Французской революции 1848 года. Революция перепугала императора. Современники говорят, что, получив депешу о революции, Николай I тут же отправился во дворец сына-наследника, у которого в полном разгаре шел бал. Громким, натренированным на армейских командах, голосом император прокричал на всю огромную залу: «Седлайте коней, во Франции объявлена республика!»
Николай намеревался тут же двинуть за границу трехсоттысячную армию, но оказалось, что в казне нет для этого денег. Чтобы ничего похожего на Французскую революцию не произошло в России, император приказал прекратить всякие разговоры о крестьянской реформе. В печать проникали только статьи о незыблемости власти помещиков над крестьянами.
Война с Турцией сначала сняла внутреннее напряжение в стране, потом обнажила несостоятельность системы управления империей Николая I. Но он успел воспитать в своем духе сына Александра и, только умирая, признал несостоятельность своей системы. «Сдаю тебе команду не в полном порядке», — сказал он сыну-нас леднику.
Цесаревич вырос убежденным приверженцем системы отца, в крестьянском вопросе он был даже правее Николая I, но после смерти отца, войдя на престол в 1855 году и закончив турецкую войну, Александр II отменил многие «стеснения» отца и твердо решил заняться крестьянской реформой, объявив своим помощникам, что лучше отменить крепостное право сверху, чем ждать, когда это сделают сами крестьяне снизу. Очень заметно при нем, после «мертвого» николаевского времени, повеяло свободой. В
