Ремей потом целую неделю клялась, что родители ей за это заплатят. Но родители не заплатили: хозяева не сумели вытрясти из них ни гроша, сколько ни старались. Семейство было абсолютно нищим. Подозреваю, что бедняги даже не знали, какого цвета бывают банковские билеты, хотя глава семьи где?то работал и ему наверняка случалось держать деньги в руках. Но все полученное мгновенно съедали многочисленные долги, и оставалось загадкой, каким образом супруги ухитрялись дотянуть до конца месяца. Достаточно было посмотреть на них: все тощие, словно только что из концлагеря. Больше других хозяйка ненавидела младшую Дамиане. Малышка не только вечно путалась под ногами, но и оставляла повсюду лужицы. Возможно, именно поэтому мать никогда не закрывала дверь и отправляла дочку пакостить на территорию старухи. Поскольку в коридоре было темно, та никогда не замечала подвоха вовремя и оказывалась первой жертвой детской неопрятности. Длинные руки сеньоры Ремей часто попадали в лужи на полу. Вслед за тем раздавались вопли и проклятия, но сеньора Дамиане притворялась глухой. Хозяйке приходилось брать тряпку и исправлять чужие прегрешения, от которых, впрочем, страдали и остальные жильцы. Невозможно было выйти из комнаты, не замочив ног. Правда, Жуан, брат Сильвии, утверждал, что, как только у него заведутся лишние деньги, всем немедленно будут куплены резиновые сапоги. Молодой человек вообще отличался изобретательностью, но зарабатывал очень мало, что ставило под сомнение эти обещания; жил брат Сильвии с женой, и у них вот- вот ожидалось прибавление семейства. Будущему отцу еще не исполнилось и тридцати, но он успел перепробовать множество профессий. К тому моменту, когда девушка привела меня в дом, Жуан печатал на машинке, занимался переводами и вообще брался за все, что подвернется. До сих пор не понимаю, как он мог столько вкалывать; гораздо приятнее сидеть е парке Туро и глядеть на игры ребятишек, чем торчать дома, в угнетающей обстановке. Сильвия и ее брат с женой, подобно остальным Жильцам, ютились в двенадцатиметровой комнатушке, одновременно служившей спальней, кабинетом и столовой. Хорошо еще, что мебель почти не обременяла молодое семейство. Никакого намека на шкаф в комнате не имелось. Сеньора Ремей сдала угол с кроватью, тумбочкой и кухонным столом, за которым и работали, и ели, когда было что есть. Одежду вешали на гвозди. Гвозди купили сами, а вот молоток пришлось просить у Негра, так как сеньора Ремей свой дать отказалась. Хозяйке вовсе не улыбалось, чтобы жильцы дырявили стены, но и запретить она не могла: шкафов в доме не было. Вот почему старуха пыталась пресечь любые попытки найти выход из положения. В комнате царил ужасный беспорядок — не сразу сообразишь, куда ступить. К счастью, одежда тоже не особенно мешала. У супругов ее было немного, а у Сильвии и того меньше. К моменту нашего знакомства девушка являлась обладательницей одного платья, домашнего халатика, двух пар чулок и пары башмаков. С нижним бельем дела обстояли не лучше, но это уже совсем другой разговор. Платье — парадный наряд — выглядело довольно прилично и не наводило на мысль о тщательно скрываемой нищете. Кроме того, Сильвия была аккуратной и умела следить за своими вещами. В тот день, когда мы познакомились в вестибюле «Вангуардни»[9] за чтением бесплатных номеров для бедных, она сразу мне понравилась. Красота ее бросалась в глаза, несмотря на скромность одежды. Обе газеты, имевшиеся в распоряжении желающих, были на руках, их счастливые обладатели с глубокомысленным видом погрузились в чтение. Особенно один: видно, он во что бы то ни стало решил удовлетворить свою потребность в печатном слове и, покончив с довольно скудной информацией по стране, принялся за сообщения из?за рубежа, которых могло хватить еще на несколько часов. Вот почему я не люблю ходить в вестибюль «Вангуардии»: вечно приходится ждать, а уж если попадется такой одержимый, лучше взять с собохг обед и запастись терпением. Раньше, когда у меня водились деньги, я непременно откладывал семьдесят сентимо, покупал газету и изучал объявления о найме. Потом дела пошли хуже, с обедом и с ужином теперь можно было не торопиться — все равно, сколько ни старайся, ни куска не добудешь, да и бог знает, каким образом следует добывать эти куски. Пришлось последовать примеру других неимущих. Хорошо еще, что господа из «Вангуардии» так щедро распоряжаются своей собственностью! Итак, когда я вошел в вестибюль, там были двое читателей (один из них — одержимый) и девушка, которая ждала очереди.
Девушку звали Сильвия, но это выяснилось позже. Вестибюль имел одно преимущество: чтобы скрасить ожидание, люди курили, и на полу всегда валялось полно окурков. Не знаю, выгнали бы меня или нет, если б увидели. Швейцар, во всяком случае, выглядел вполне дружелюбно и задерживал только тех, кто пытался проникнуть в редакцию. Так или иначе, я выжидал удобный момент и наклонялся, но и тут делал вид, будто завязываю шнурки. Сказать по совести, на шнурках уже было столько узлов, что развязаться они не могли, скорее подметки оторвутся. Оба мои башмака просили каши. Так или иначе, я систематически взимал пошлину с тамошних курильщиков; делать это на улице, у всех на виду, мне пока еще не позволяло чувство собственного достоинства. Идешь, бывало, и такой аппетитный окурок попадется — так бы и поднял. Но нет, тут же вспоминаешь, что ты не какой- нибудь там бродяга, а человек с образованием, и стыд, как удар хлыста, заставляет отдернуть руку. Вестибюль «Вангуардии» был в этом отношении просто золотым дном, но в тот день, когда мы с Сильвией познакомились, я чуть не остался без курева. Девушка стояла так близко, что непременно заметила бы. Она прислонилась к косяку двери, а я остановился возле касс, там, где всегда подбирал окурки, и молил бога, чтобы девушка поскорее устала ждать и ушла или встала рядом со мной. Ей достаточно было просто повернуться спиной, но она не двигалась. Наши взгляды то и дело встречались, однако мы молчали и не улыбнулись, даже когда посмотрели друг другу на ноги. В самом деле, что тут смешного! О своих ботинках я уже рассказывал. Ее туфли находились в несколько лучшем состоянии, но утратили часть каблуков. Хорошо еще, что раньше они были очень высокими, и теперь поверхностный наблюдатель мог ничего не заметить. Когда же каблуки сойдут на нет, прохожие будут думать, что девушка носит туфли на плоской подошве. Несколько месяцев назад все это мне и в голову бы не пришло, но теперь я научился распознавать скрытую нищету по самым незначительным деталям. Меня не могло ввести в заблуждение даже вполне приличное платье. Оба мы находились в положении далеко не блестящем. Мой костюм тоже хранил воспоминания о лучших днях, и, если бы пе мятые брюки, я вполне сошел бы за представителя славной породы бумажных крыс, которые лезут вон из кожи — профессия обязывает, черт возьми! — но от которых, несмотря на все старания, за километр разит нищетой. Дела мои были настолько плохи, что даже о парикмахерской мечтать не приходилось; и надо же, никогда у меня так быстро не росли волосы, как в те дни. А может, росли, но я не замечал. На затылке уже вполне можно было заплетать косичку, да и виски не мешало бы подстричь. Женщинам в этом отношении проще: сделаешь прическу — и ничего не заметно. Итак, мы смотрели друг на друга. Я думал об окурках, о читателях, которые дремали стоя, и о некоторых привлекательных чертах внешности Сильвии. Девушка действительно была хороша собой. Потом мне стало известно, что и ей в голову приходили похожие мысли, если, конечно, не считать окурков. Когда наконец один читатель насытился и отправился переваривать полученную информацию, девушка взяла газету и сразу открыла ее на объявлениях о найме. Поскольку другой был поглощен каким?то репортажем, я тут же воспользовался случаем и поднял окурок, а потом принялся расхаживать взад — вперед за спиной у читателя, чтобы выяснить, видел он или нет. Но то ли этот тип с головой ушел в газету, то ли сам был не лучше — одним словом, мой маневр прошел гладко. В конце концов я остановился у почтового ящика и стал наблюдать, как девушка водит пальцем по столбцам. Надо сказать, она была аккуратна и не пропускала ни одного, даже самого глупого, объявления. По — видимому, это ее развлекало. На середине страницы палец остановился: попалось что?то интересное; она отметила строчку ногтем, открыла потертый кошелек, достала маленький блокнот и карандаш. Вернее, жалкое подобие карандаша. В жизни не видел огрызка короче. Оставалось надеяться, что бедняжка не извела его весь па объявления о найме. Кроме того, карандаш был сломан. Девушка только сейчас заметила это. Она сделала нетерпеливый жест, послюнила кончик карандаша и попыталась что?нибудь нацарапать. Никакого результата. И тогда я предложил ей свой карандаш. Девушка взяла, а я пристроился у нее за спиной и тоже стал читать, словно оказанная помощь давала на это право. Отмеченное объявление было мне отлично знакомо. Я сам однажды на него попался и теперь счел нужным предупредить свою новую знакомую, что ходить не стоит. Это предприятие обещало много, но надежд не оправдывало. Объявление сулило ответственные посты, заработок и вознаграждения, а как дошло до дела, выяснилось, что там просто нужны люди, которых можно было бы, как голодных собак, напускать на всякого, кто ухитрился сэкономить несколько песет. Помню, тогда нас встретил молокосос лет девятнадцати и пригласил вошедших — в общей сложности человек двенадцать — в комнату, где на всех не хватило стульев. Когда я взглянул на лица моих спутников, у меня появилось желание поскорее смыться. Но уж раз пришел — сиди. Сопляк произнес небольшую речь, состоявшую из общих фраз об эффективности, динамичности, требованиях современной жизни и необходимости внедрять новые методы. Мы покорно
