слушали — в надежде, что под конец будет сказано что?нибудь более существенное. Но о плате юнец не обмолвился ни словом. Возможно, он не читал объявления. В заключение, заметив разочарование на лицах собравшихся, оратор без всякого смущения заявил, что мы должны хорошенько подумать и не спешить с ответом, но и затягивать тоже не рекомендуется, ибо желающих всегда хватает, и так далее. Все были настолько подавлены, что, спускаясь по лестнице (с шестого этажа), не перемолвились ни словом. Словно пристыженные, мы гуськом вышли на улицу и расстались навсегда. Сомневаюсь, чтобы кто?нибудь потом вернулся. Когда я кончил свой рассказ, девушка спросила, как часто меня можно видеть в вестибюле «Вангуардии». Я сказал, что каждый день, и она в свою очередь призналась, что пришла сюда впервые. Раньше ей и в голову не приходило читать объявления. После этого краткого обмена информацией мы продолжали поиски вместе, чтобы не терять времени зря. Иногда попадались интересные предложения, и девушка собралась было записать их все. К сожалению, в половине случаев ее пришлось разочаровать. В конце концов мы сообща составили список из пяти адресов, по которым надеялись найти что?нибудь приемлемое, пусть даже не очень выгодное. Было уже поздно, но второй читатель не покидал своего места. Краем глаза я заметил, что он покончил с сообщениями из?за рубежа и теперь упивается местной Хроникой, как всегда чрезвычайно занимательной. Очевидно, этот человек был сродни Клешне, который тоже не пропускал в газетах ни единого слова. Не читал Пулича только некрологов, так как считал, что они приносят несчастье. Все остальное старик проглатывал без разбора, вместе с опечатками. К счастью Для себя, хозяин не выписывал «Вангуардии». Бедняга Читал по складам, и, если учесть солидный объем газеты, можно предположить, что обо всех новостях он узнавал бы задним числом. Клешня предпочитал «Диарио де Барселона» по той причине, что унаследовал это пристрастие от своего покойного отца. Хозяин усаживался с газетой за стол и не вставал до полудня. Это были единственные часы, когда женщины могли свободно и безнаказанно ходить по коридору. Ради любви к печатному слову старик жертвовал даже пристрастием к прекрасной половине человечества. Сеньора Ремей, очень страдавшая от последней слабости своего мужа, пыталась заставить его подписаться на несколько еженедельников и таким образом навсегда отвадить от женских прелестей. Но Клешня отказался под тем предлогом, что чтение якобы утомляет глаза и портит зрение. Зато слух у него был в полном порядке. Наверное, поэтому радио в квартире с утра до почи орало на полную мощность. Старик слушал все подряд, причем не из комнаты, а из коридора. Когда к ним вселился Негр с подругой, в доме прибавилось еще два радиолюбителя, которые намного перещеголяли Клешню: он по крайней мере выключал приемник, пока читал газету, а Негр иногда оставлял его включеп- ным, даже уходя из дому. К этому настолько привыкли, что совсем перестали замечать. И потом, за электричество все равно платили хозяева: стоимость входила в плату за комнату — двести пятьдесят песет в месяц. Остальные жильцы, хоть и не пользовались приемником, вносили столько же, так как занимали чуть большую площадь; а со стариков за всю квартиру брали только шестьдесят: ведь они прожили там всю жизнь. Прибыль, таким образом, составляла кругленькую сумму. Когда же сеньора Ремей в один прекрасный день стала платить по счетчику и обнаружила, что увлечение Негра и его жены стоило лишних пятьдесят песет, в квартире пачались бурные дискуссии. Хозяйка решила немедленно заставить Негра возместить убыток, но тот воспротивился и заявил, что уговор есть уговор; он снял комнату за двести пятьдесят и не собирается добавлять ни песеты больше. Тогда Клешня принял героическое решение продать приемник. Все равно жильцы включают свой на полную мощность — ив коридоре прекрасно слышно каждое слово. Не знаю, подумал ли хозяин о том, что, если Негр с подругой съедут с квартиры, ему придется покупать новый аппарат. Старик не имел привычки рассуждать. Сеньора Ремей всегда называла мужа дураком — и наверняка имела на то основания.
Она приводила доказательства его глупости, но никогда не вспоминала о самом главном: выборе спутницы жизни. Трудно представить себе, чтобы эта женщина даже много лет назад обладала хоть сколько?нибудь привлекательной внешностью. Конечно, когда?то горба еще не было, а руки не волочились по земле. Но вот нос картошкой вряд ли мог являться следствием болезни, если только не принимать во внимание многочисленные гаймориты, перенесенные старухой. Теперь бедняжке оставалось только лежать в постели. Живи старуха вдвоем с мужем, она бы так и делала. Но в сложившихся обстоятельствах сеньора Ремей, невзирая ни на что, считала необходимым бдительно охранять свою собственность. Кроме того, лежа в постели, особенно не поскандалишь, а без скандалов жизнь хозяйки теряла смысл. Достаточно было самого незначительного повода: грязной тарелки на кухне (что случалось нередко), слишком долгого пользования умывальником, света, зажженного среди бела дня или поздней ночью… Одним словом, любая мелочь могла вызвать настоящую бурю. Старик тоже принимал участие в ссорах, но скорее от скуки, чем со злости. Он целыми днями не выходил из дому и в конце концов стал находить развлечение в шумных сценах. Много лет назад хозяин работал в какой?то конторе и теперь получал небольшую пенсию. На эту пенсию, да еще на доход от комнат хозяева влачили жалкое существование, чтобы не очень отличаться от своих жильцов. Квартира насквозь пропахла капустой и сардинами. Запах красноречиво говорил: «Здесь все едят одно и то же». Правда, за исключением Негра и его половины, которые иногда не обедали дома. Оба работали в третьеразрядном кабаре, и время от времени им удавалось поесть за чужой счет. Чаще, конечно, парочка питалась в комнате и никогда не утруждала себя тем, чтобы зажечь плиту. Это обстоятельство несколько мирило сеньору Ремей с мыслью о лишних расходах на электричество, ведь стоимость газа тоже входила в плату за жилье. И все же хозяйка экономила электроэнергию всеми известными ей способами. Например, выключала рубильник на лестничной клетке. Жильцы сначала решили, что свет отключают на станции, и покорно Жгли коптилки, пока не поймали старуху с поличным. Скандал, который разразился вслед за этим, заставил всех соседей выскочить на лестницу. С тех пор, если из?за низкого давления пропадал газ, вину сваливали на сеньору
Ремей. В квартире то и дело происходили такие баталии — только держись. Однако с электричеством все осталось по — прежнему. Выключить счетчик хозяйка возможности не имела: он был слишком на виду. Тогда она стала бить пробки, а потом божилась, что не может дозваться электрика. Жильцы по два — три дня сидели без света, а старуха уверяла их, будто мастер не желает приходить… Так продолжалось до тех пор, пока жена Негра не отправилась к электрику и не сказала ему пару теплых слов. Тут выяснилось, что бедняга никогда в жизни не работал в этом доме. Хозяйка по своему усмотрению решала, когда вставить новые пробки, причем делала все сама, так как ее муж боялся тока. Однако, несмотря на различные ухищрения, старикам каждый месяц предъявляли фантастические счета за электричество, причем агенту неоднократно приходилось прибегать к письменным угрозам. За свет ходил платить Клешня — и заодно совершал променад, что отнюдь ему не мешало. Но самым больным вопросом для старухи было пользование утюгом. Всех квартиранток она сразу предупреждала, что расходовать электричество на глажение запрещается. Женщины тут же отвечали: да, конечно, но потом меняли точку зрения и нарушали запрет. Поэтому сеньора Ремей выходила из себя всякий раз, как только видела гладильную доску. Единственная в квартире доска была у невестки Сильвии, но пользовались ею все жильцы и даже сама старуха. Последняя считала, что имеет на это полное право. В самом деле, разве не она здесь хозяйка, разве не она платит по счетам? Чтобы получить возможность спокойно гладить, женщины договаривались между собой (пожалуй, первый и единственный раз), и пока одна пользовалась предметом вечных споров, другие заговаривали зубы сеньоре Ремей. В остальном соседки редко соглашались друг с дружкой. Предлогов для столкновений находилось предостаточно. Особенно в кухне и около умывальника. Все хотели готовить одновременно. Это было невозможно, и темный закуток с плитой и раковиной служил полем незатихающих сражений, а газ при таком обилии жильцов горел постоянно. Когда последняя кончала завтракать, вставшая раньше других уже садилась обедать. Жара в кухне была невыносимая. Что же касается умывальника, то раз в неделю, точно по уговору, все три женщины вступали в смертельную схватку, отстаивая свои права на пользование им. Они поднимали ужасный крик, в ссору вмешивался сам хозяин и на некоторое время восстанавливал порядок. Старуха, разумеется, тоже не оставалась в стороне. Что самое неприятное — во время разговора с хозяйкой невозможно было стоять на месте. Приходилось все время держаться на почтительном расстоянии, поскольку сеньора Ремей в ярости не только брызгала слюной, но, размахивая ручищами, награждала синяками и шишками, на которые арники не напасешься. При ее?то легкости движений это было не мудрено. Женщины, хорошо зная старухины повадки, ловко уворачивались от тумаков. Однако я не совру, если скажу, что какая?нибудь из них непременно ходила с подбитым глазом. Особенно не везло Сильвии. В тот день, когда мы познакомились в вестибюле «Вангуардии» и договорились вместе отправиться на поиски работы, у бедняжки распухла бровь. Утром, рассказывала девушка, она вошла в квартиру и услышала, что старуха орет как ненормальная на дочку переписчика, которая надула в ее кастрюлю, пока
