— Мне очень жаль.
— Помогите ему! — холодная статуя снова становится живой женщиной, глядящей на меня с надеждой и мольбой. — И я сделаю то, чего вы хотите.
— Устроите мою встречу с главой Надзорной службы?
— Да.
— Вы можете это сделать?
Подпускаю в голос сомнения, но вовсе не нарочно. Мне действительно трудно поверить, что простая работница Регистровой службы имеет доступ к телу и духу второго человека в Анклаве.
— Вы поможете моему сыну?
Нужно отвечать. Или да, или нет, третьего, как водится, не дано. И выбор предельно прост. Я ведь могу помочь. По крайней мере, указать на ошибки, найти слабые места в сплетенных чарах, посоветовать, как и что исправить. Мне будет вовсе не трудно так поступить. Но есть одно препятствие, так, бугорок на дороге, не более. Правда, на нем тут же подвернулась моя нога.
Ответить «да» означает принять на себя заботу о другом человеке, полную и долгую, потому что нет никакой надежды, что с совершеннолетием зрение Эвина наладится. Наоборот, все может стать только хуже. И тогда я буду обречен на вечное подтирание задницы этого парня? Да, мне его жаль. Но именно из жалости, а не по какой-то другой причине я скажу…
— Нет.
Она не спрашивает, почему, но карие глаза непонимающе расширяются, и приходится объяснять:
— Вы хотите сделать своего сына калекой?
— Он и сейчас уже…
Хорошо, что Силема вовремя осекается, иначе, клянусь, залепил бы ей пощечину!
— Да, зрение вашего сына может быть недостаточно хорошим. Всякое случается. Но если вы сейчас приставите меня нянькой к Эвину, то совершите самую большую ошибку в своей жизни. Это все равно, что человеку, сломавшему ногу, внушить, что всю оставшуюся жизнь он сможет ходить только на костылях! Хорошо, не буду спорить, кости иногда срастаются неправильно, остается хромота и прочее, но… Человек должен ходить по земле
Говорю, а внутри все пылает горячее, чем угли в горне. Ну как объяснить матери, что настаивая, она делает рабами всех нас? Я потеряю свободу, взвалив на себя обузу в лице подслеповатого мага. Эвин, привыкнув к помощи, начнет панически бояться действовать самостоятельно. А сама Силема будет мучаться совестью, глядя на нас обоих. Вот оно, треклятое добро! Мне ничего не стоит согласиться и уступить, но при этом придется пожертвовать столькими счастьями… Чего же тогда требует зло от своих сторонников? Принесения подобных жертв?
Нет, оно требует отказа от самого желания помогать. А я до сих пор хочу. Но не соглашусь. Так какой я, добрый или злой?
— Знаете, я тоже… Не желаю.
Чуть грустный, чуть хриплый голос вечно простуженного беготней из жары в холод человека. И вместе с тем, в нем чувствуется привычка принимать решения, потому что слова прозвучали не отстраненно или задумчиво, а как приговор. Решение окончательное и обжалованию не подлежит.
Он вышел из боковой двери прихожей комнаты. Не особенно высокий, не из тех мужчин, кого называют «статными». Неброской внешности, самый обыкновенный на вид, такого в толпе потеряешь в два счета. И наверное, именно эта неприметность помогла мне обратить внимание в нужную сторону и быстро заметить то, что в демоне я нашел только перед самым расставанием.
Вышедший к нам человек был облечен несомненным могуществом. Оно пряталось везде: в морщинках между бровей, в приподнятых уголках рта, то ли улыбающихся, то ли готовых улыбнуться, в осанке, не слишком прямой, но уверенной, в любопытствующем взгляде светлых, как небо, глаз, в небрежно зачесанных назад волнах начинающих седеть, но не прячущихся под краской волос. Могущество не наносное, а истинное. Сила, которую принимаешь, потому что ничего другого ты с ней сделать не можешь. Потому что отказаться тебе не позволят. Кто? Да ты же сам и не позволишь, ведь никто другой не подхватит, а если подхватит, то не удержит. Не справится.
— Так зачем вы желали меня видеть, молодой человек?
Хочет сказать, что он — глава Надзорного совета?! Не спорю, если кто бы и подошел на эту должность, то именно стоящий передо мной человек, но… Взять и поверить? После того, как меня столько раз обманывали?
— Не верите? Ваше право. Ну тогда хоть расскажите вкратце, а я передам.
Рассказать нетрудно. Но если я правильно расположил звенья событий в логической цепочке…
Силема пригласила меня в свой дом, потому что знала: глава Совета будет здесь в это время. Что может связывать простую служку и человека, занимающего один из самых высоких постов в Анклаве? Настоящее? Нет, скорее, прошлое. А что было там, в давно прошедших годах? Молодость. И несомненно, любовь. Когда мужчина и женщина находят друг друга, если нет никаких непреодолимых препятствий, следующим шагом становится появление на свет наследников соединившейся пары. И вполне может статься…
Я надавал по морде сыну главы Надзорных?!
Ой-ой, если не выразиться хуже.
При таком раскладе даже хорошо, что моего имени больше нет в Регистре…
— Язык проглотили?
— Н-нет. Ищу слова.
Он улыбнулся, прищуриваясь, и чем-то напомнил мне моего отца, когда тот выслушивал недовольство супруги. Терпеливо, не упуская ни единой подробности, и с неизменным признанием во взгляде: «Делай, что хочешь, но мое мнение о тебе останется прежним». С одной стороны, такое положение вовсе не плохо. Но с другой… А какое у него сейчас мнение на мой счет?
Ладно, времени потеряно вдоволь, и если эта попытка обречена на провал, лучше завершить ее поскорее:
— Я хотел всего лишь попросить.
— О чем?
— Позволить состояться судебному разбирательству.
— Между кем и кем?
Еще не получил бумагу из судейской службы? Тинори обещал проделать все, как можно скорее, но проволочки случаются везде и всегда.
— Между мной и моим дядей.
— Кто заявитель?
— Я.
— И чем же вам не угодил милейший Трэммин?
— Тем, что пытался меня убить.
Силема тихонько охнула, глава же Совета ничуть не удивился, только прищурился еще больше.
— А позвольте узнать, почему вы пришли просить?
— Потому что…
— Или вы считаете, что такое тяжкое преступление, как убийство, будет замолчано? Невысоко же вы цените справедливость Анклава!
Пытаться понять, шутит он или злится, невозможно. И не буду тратить силы зря:
— У меня есть основания так думать, но сейчас не хочу о них рассказывать. Время ушло. Мне неважно, чем закончится разбирательство, только бы оно состоялось.
— Для чего?
— Для того чтобы мой дядя впредь поумерил свой пыл.
