— А что, с ним что-то не так?
— Пока не знаю, но… Оно может оказаться весьма завидным.
Похоже на приглашение слуги в господские покои. Осталось только выяснить, сколько придется заплатить привратнику.
— И кто будет завидовать?
— Многие. — Он не пустил на лицо и тень улыбки. — Очень многие.
— Я не понимаю намеки.
— Хорошо, скажу прямо. Ты можешь занять в Анклаве высокое положение.
— Каким образом? Сейчас моего имени даже в Регистре не найдешь!
— Оно окажется там так скоро, как ты пожелаешь. А положение… Я могу многое, Маллет. Не веришь?
— Верю. Но еще знаю, что за все и всегда нужно платить. Какую цену хотите назначить вы?
— Ты похож на своего дядю не только внешне, — заключил Эбери. — Он был умен, и ты не отстаешь… Я хочу предложить тебе службу, по исполнении которой расчет будет щедрым.
По крайней мере, он честен хотя бы в этом. Не сулит алмазных гор, а прямо заявляет: придется и киркой помахать. Что ж, послушаем.
— В чем заключается служба?
Эбери помрачнел еще больше:
— Мне известно, что в Анклаве не все довольны настоящим. Собственно, так бывало всегда, но неизбежность приближения одного печального события превратила тихий ропот в желание сорвать куш, пусть и ценой гибели всего, что построил Ганниер Единодержец.
— А яснее можете говорить?
— Разумеется. Большая часть имущества Анклава находится в руках одного человека. Ты его знаешь, раз уж бывал в Виноградном доме.
— Dyen Райт Амиели?
— Да. Не буду сейчас углубляться в прочие подробности, скажу только: таковы правила существования Анклава. И как тебе известно, Амиели уже очень стар и не оставил после себя кровного наследника, который мог бы принять его обязанности по управлению ростовщическими и ремесленными лавками, рудниками, поместьями и прочими землями.
— А никто другой не будет беспрекословно подчиняться, потому что не связан договором Крови, — не могу удержаться и не продолжить невысказанную мысль.
Эбери на мгновение напряженно суживает глаза:
— Тебе это известно? Откуда?
— Дядюшка рассказывал.
— Трэм? Значит, все-таки, он…
— Он — что?
— Входил в число тех, кто хотел вынудить Анклав на заключение нового договора.
— А вы разве не хотели?
— Нет. И не я один.
Светлый взгляд откровенен настолько, что я понимаю: глава Надзорных не лжет.
— Но почему? Ведь так удобно связать волю человека узами Крови. Он не предаст, будет послушен и верен… В пределах договора, конечно.
— Он станет рабом.
— И что с того? Главное, Анклав будет жить припеваючи!
Пальцы Эбери вздрогнули, впиваясь в ткань, и прошло довольно много времени прежде, чем маг сделал бесстрастный вывод:
— Ты ненавидишь Анклав.
А разве я могу его любить? Да, мне хотелось рано или поздно оказаться его полноправной частичкой, но то было давно. До дня, когда я умер, родился снова и понял, что прежние желания остались в прошлой жизни.
Встаю из кресла.
— Я могу идти?
— Разумеется. Но прежде дослушай. Мне тоже не слишком нравится то, что происходит в Обители. И я хотел бы многое изменить, но в одиночку ничего не добьюсь. Нужны люди. Но не рабы и не слуги, а единомышленники. Люди, равные мне. Предстоит очень много работы, но нельзя начинать, пока не станут ясно различимы лица врагов, тех, кто желает оставить все, как есть. И ты мог бы мне помочь.
— Но как?
— Я не знаю, какие отношения связывали тебя и Трэма. Если он дважды покушался на убийство, могу предположить, не самые благостные. Но со стороны-то казалось иначе… Большая часть магов, знающих о вашем родстве, уверена, что старший распорядитель Попечительского совета покровительствовал тебе и тайно приближал. И если он был одним из главных заговорщиков, а он, определенно, им был… После известия о его смерти они могут попытаться прийти к тебе и предложить…
— Занять место дяди?
— Именно. Кроме того, если распустить слух, что Трэммин попал под подозрение, и вся затея с судом была устроена именно для того, чтобы выставить в лучшем свете тебя, как продолжателя семейного дела, может получиться интересная игра.
Пожалуй. А еще можно будет утереть нос всем зазнайкам, презирающим меня. Заманчиво. Но соглашаться или оказываться еще не время. Еще не все карты выложены на стол.
— А потом, когда все выяснится, и противники будут обезврежены, мы вместе начнем менять Анклав к лучшему.
Или уничтожим, что тоже вероятно. Еще в ходе выяснения. Но меня устроит и подобный исход событий, ведь так? Еще бы! А если в случае провала и победы душа получит равное удовлетворение… Это ли не повод ввязаться в начинающуюся драку?
— Да, игра может быть интересной.
— Ты согласен?
Откуда я знаю? Но под ложечкой уже сосет, как сосало раньше, когда я принимался за сложное заклинание. Это называется азарт? Наверное. Правда, он много холоднее нитей, мягко касающихся моей щеки, и больше похож на льдинку, плавающую на поверхности воды в бадье, ожидающей раскаленного железного гостя. Но мне нравится это ощущение!
— Пока что пойду, если позволите. Сотру пыль с фигур и наполирую тряпочкой игральную доску.
Эбери улыбнулся почти удовлетворенно. И именно это «почти», смешанное с тревогой и надеждой, сказало мне веское слово в пользу главы Надзорного совета.
Ему и вправду нужны люди. Такие же, как он сам. И мне лестно было бы встать рядом. Плечом к плечу. Рука к руке.
— Поздравления принимаешь?
Поднимаю взгляд, чтобы тут же подслеповато сощуриться. Хоть в коридоре Судейской службы немного окон, проникающего через них солнечного света оказывается достаточно, чтобы рассыпать по полированным кирасам ярко-белые блики. Где-то за стальными зеркалами скрывается и их повелитель, dyen Райт Амиели, но кутерьма солнечных зайчиков в глазах не позволяет рассмотреть хозяина Виноградного дома, и я полагаюсь только на слух, который… Буду считать, не обманывает, сообщая: обратившийся ко мне человек радостен настолько, что не удосуживается скрывать свою радость от окружающих.
Впрочем, он может позволить себе и не такое. Единоличный управитель всех владений Анклава за стенами Саэнны — это ли не мечта, к исполнению которой можно стремиться? Правда, за нее Амиели платит одиночеством посреди промозглых мраморных покоев, но если верить старушке Таире, власть стоит всего прочего. Вот только я не хочу принимать на веру слова госпожи Смотрительницы. Почему? Потому что слишком упрям, и пока не испробую все на своей шкуре, не пожелаю признать чужой опыт достойным применения.
