— Груз необычный, господа амбалы. Правительство Закаспийского края доверяет вам нести портреты государя-императора Николая Второго, а также российские флаги и знамёна!
По толпе прокатился гул: недоумение, радость, протест — всё слилось воедино. И начальник уезда, подняв обе руки вверх, вновь прокричал:
— За портретами царя, за флагами и прочим бутафорским материалом прошу вас явиться в уездное военно-народное управление завтра! Всё ли понятно, граждане амбалы?
Начались всевозможные, бестолковые вопросы, и Куколь-Яснопольский, мудро решив, что все вопросы можно выяснить завтра у него в управлении, развернул коня. Пересвет-Солтан, оставшись не надолго с амбалами, разъяснил самое необходимое: в какое время прийти, когда получить деньги, и тоже удалился с базарной площади…
Вечером 17 октября забастовочный комитет асхабадского союза железнодорожников получил на имя начальника Закаспийской области генерал-лейтенанта Уссаковского правительственную депешу о принятии государем-императором Николаем II Манифеста «Об усовершенствовании государственного порядка». Члены забастовочного комитета тотчас приняли решение объявить народу об уступках царя. Лживо патетические фразы манифеста о конституционных уступках, о незыблемой основе гражданской свободы, неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов — «оглушали» своей трескотней. И не всем сразу было дано разглядеть, что манифест не решал экономических требований. Эсеровская группировка железнодорожного союза, однако, быстро поняла, что это тот самый документ, который сплотит силы либеральной буржуазии. Ещё не наступило утро, и горожане не успели узнать о царском манифесте, а уже над улицами, поперёк дороги, появились транспаранты: «Да здравствует манифест 17 октября! Да здравствует гражданская свобода!»
До наступления утра была вручена депеша о Манифесте начальнику области. Уссаковский, переживавший все эти дни своё фиаско, воспрянул духом. Тотчас он послал за Куколь-Яснопольским, Пересвет-Солтаном и прочими начальствующими лицами, чтобы шли в канцелярию. Сам, собравшись наспех, сел в карету и поспешил на службу. К шести утра, ещё и не рассвело, а все уже были в сборе.
— Ну, вот, господа, — потирая руки, сказал генерал. — Свершилось великое событие в жизни России… — И сам, не доверяя депешу никому, зачитал её от первой до последней фразы.
Господа, однако, далеко не все разделили радость начальника области. Куколь слушал «царскую волю» с опущенной головой, а затем сказал упавшим голосом:
— Гражданская свобода, ваше превосходительство, она даст знать о себе… Придётся подтянуть пояса.
Пересвет-Солтан добавил к сказанному:
— Если будет свобода собраний и союзов, да выберут в Думу рабочих, да интеллигенцию, тут получится полная неразбериха. Я, господа, с вашего соизволения… смею усомниться: подумал ли государь о незыблемости трона? Нынешний произвол столкнёт самодержавную Россию в пропасть, я бы сказал.
— А я бы сказал, господин полицмейстер, — строго одёрнул его Уссаковский, — вам немедля надо пересмотреть свои взгляды на окружающую действительность. Прежде всего, вам, да и всем остальным, надлежит понять, что над манифестом России трудились самые умнейшие головы. Витте, например. Надеюсь, всем известна эта фамилия?
— Да, конечно…
— Ещё бы!
— Как не знать? — согласились все сразу.
И генерал, удовлетворённый понятливостью господ, пояснил:
— Не претендуя на глубокий анализ, скажу всё-таки, господа, о главном значении усовершенствования государственного порядка. Значение его состоит в том, что царизм вступил в союз с буржуазией вообще, и особо что важно — с либеральной буржуазией. А это отколет её от рабочего движения. Сегодня же, господа, мы призовём всю буржуазию нашей закаспийской столицы провести открытые патриотические манифестации в честь дарованной народу свободы. Вам, господин полковник, — обратился к Куколь-Яснопольскому, — надлежит побывать в забастовочном комитете железнодорожников и приказать от моего имени окончить смуты.
Далее Уссаковский распорядился: коротко, до получения официального разрешения публикации полного текста Манифеста, напечатать во всех газетах области о дарованной свободе корреспонденции граждан. Куколь-Яснопольский тотчас спросил:
— Ваше превосходительство, а что прикажете делать с газетой «Асхабад», запрещённой министром внутренних дел? Смею доложить, что господин Любимский при содействии социал-демократов соизволил незаконно выпустить один номер… Но теперь, когда забастовка вот-вот прекратится, мы могли бы вновь ввести в силу приказ министра внутренних дел, а Любимского привлечь…
— Не спешите, господин полковник, — подумав, решил Уссаковский. — Свобода печати, дарованная императором, думаю, снимает все прежние санкции министерствва внутренних дел, и газета «Асхабад» — не исключение. В крайнем случае, прикажем Любимскому, чтобы сменил название газеты.
— Однако плут с тройной изнанкой этот Любимский, доложу я вам, ваше превосходительство! И жена его, не приведи господи, самых радикальных противоправительственных взглядов.
— Очень даже с вами согласен, — торопливо ответил начальник области. — Но есть ли у вас время на посторонние разговоры? Приступайте к делу, господин полковник, и прошу докладывать мне обо всём через каждый час.
— Слушаюсь!
Спустя час, начальник уезда, в сопровождении охраны, выехал прямо через перрон на железнодорожные пути, осадил коня перед входом в желтый вагон с литерой «Ж», в котором размещался штаб забастовочного комитета. Не слезая, Куколь-Яснопольский постучал в окно рукояткой плётки. Вскоре дверь тамбура открылась, и служащий железной дороги растерянно улыбнулся:
— Честь имею, господин полковник… Гратковский Феликс Антонович.
— Доброго здоровьица, господин Гратковский, — про. гремел полковник. — Если не ошибаюсь, вы член ЦК союза железнодорожников?
— Да-с, ваше высокоблагородие. Чем могу служить?
— А тем, что пора сворачивать все эти забастовки и комитеты тоже? Вам известно о государевом манифесте?
— Разумеется, господин полковник. Лучшая, организованная часть служащих с великой радостью приемлет великий акт о свободе граждан. Что касается остальных, тут возникло осложнение.
— Какое ещё осложнение! Кто руководит вашей забастовкой? А ну-ка позовите сюда!
— Господин полковник, руководство забастовочного комитета в сии минуты находится в депо. Советую вам заглянуть туда.
— А чего ж голову морочил?.. А ещё член ЦК, мать твою так! — выругался Куколь-Яснопольский и погнал коня в депо.
Он подъехал к огромному распахнутому настежь цеху как раз в тот момент, когда, поднявшись на паровоз, Нестеров приподнял руку и прокричал зычно:
— Товарищи рабочие, попрошу тишины!
— Опять митинг! — сказал злобно и сплюнул полковник. — И до чего же они падки на эти митинги. Ну, как саранча на капусту!
Увидев его, рабочие повернулись и тотчас понеслось по рядам: «Куколь приехал, Куколь пожаловал». Нестеров тоже увидел начальника уезда с охраной. Понял, по какому делу пожаловала власть, и заговорил громко и чётко, охватывая почти трёхтысячную аудиторию железнодорожников, пришедших на митинг.
— Товарищи рабочие! Только что телеграф принёс нам Обращение Центрального Комитета Российской социал-демократической партии ко всему русскому народу! Руководство эсдеков считает, что уступка царя — действительно величайшая победа революции, но эта победа далеко ещё не решает судьбы всего дела свободы! Большевики и партия рабочего класса призывают вас продолжать всеобщую Всероссийскую забастовку и готовиться к всенародному вооруженному восстанию!
Сразу же зашумела, заволновалась толпа,
— Даёшь всеобщую забастовку!
