— Даёшь социализм!
Нестеров подождал, пока немного поутихнет народ и сказал с насмешкой, рассчитывая на Куколь- Яснопольского.
— Много говорили о Манифесте, а Манифест-то оказался куцым. Царь провозгласил гражданскую свободу, свободу слова и союзов, и о думе даже не забыл… а самих рабочих не вспомнил! Как ишачили они по двенадцати часов в сутки, так и должны! Как получали копейки, так и будут. Нет, уважаемые господа, мы не согласны с такой куцей свободой и с таким усовершенствованием российского порядка!
Начальник уезда подъехал к самому паровозу. Вот его плётка потянулась к ногам Нестерова. Нет, не хлыстнул его, а лишь ткнул рукояткой в носок ботинка.
— Ну, чего опять заартачились? — проговорил сердито. — Неужто опять вам мало свободы? Да облопаться же можно от жадности! А ну-ка, прекращай бунтовать! Я приказываю заканчивать говорильню! — И он было полез на паровоз, но рабочие тотчас оттолкнули его и оттеснили опять к стене.
— Значит, отвергаете царскую грамоту, так надо понимать? — закричал Куколь-Яснопольский»
— Не отвергаем, господин полковник, но и забастовку не собираемся прекращать, — ответил Нестеров. И вновь прокричал зычным голосом. — Всероссийская забастовка продолжается!
— Ну что ж, коли так, — злобно пролепетал начальник уезда, — придётся принимать иные меры… — И процедил сквозь зубы: — Я тебе припомню, черноглазый! Ох, припомню! Попадёшься ты мне в руки! — И выехал из депо.
— Итак, товарищи, — не обращая внимания на угрозы полковника, продолжал Нестеров, — по Среднеазиатской дороге пока что не будут ходить поезда и ни один рабочий не выйдет — ни в депо, ни в мастерские! Наша задача: не дать развернуться черносотенцам! Они сколачивают свои черные отряды, чтобы приступом взять наши рабочие бастионы! Защитим дело революции, товарищи!!
Рабочие долго ещё не расходились: шум от тысяч голосов стоял невероятный.
— Ну, разошлась губерния, — сказал удовлетворённо Вахнин, когда Нестеров спустился с паровоза. — Разве этакую публику успокоишь одним манифестом. Тут и живого царя мало.
— Этот красавец откуда взялся? — спросил Нестеров, имея в виду начальника уезда. — И когда они успевают пронюхать о наших делах? Как крысы рыскают!
— Да, Иван Николаевич, тебя он заприметил, — раздумчиво произнёс Вахнин. — Теперь спи и думай, как бы не пришли ночью.
— Ладно пугать-то. Не из пугливых. Давай — в железнодорожное собрание!
На Скобелевскую площадь потекли «патриотические» колонны крупных и мелких буржуа: чиновники банка, акционерных обществ, служащие почты и телеграфа, учителя гимназий и училища, школы садоводства и огородничества. Лжепатриотическая волна смыла забастовочные пикеты рабочих, и почти во всех коммуникационных узлах города вновь воцарился старый порядок. В руках забастовщиков оставались лишь железная дорога с её телеграфом и воинские подразделения асхабадского гарнизона. Но эти объекты как раз и были основной силой, держащей начальника Закаспийской области «на цепи». Из окна канцелярии Уссаковский видел несметные толпы с флагами, транспарантами, знамёнами, с портретами императора и иконами, но выйти к народу и даровать ему свободу не решался: на площади не было ни одного воинского подразделения! Начальник области, командующий войсками Закаспийского края должен был выехать на коне, но к кому? Где его славная рать? Вот уж, поистине, полководец без войска! И Уссаковский, теребя белые перчатки и покусывая губы, ждал: может быть хоть артиллеристы местной батареи выйдут? Но и этого не произошло. Вошел взволнованный полковник Куколь-Яснопольский и доложил с некоторой укоризной:
— Ваше превосходительство, народ ждёт.
— Чего ждёт? — не понял генерал.
— Дарованную свободу ждёт. Вам необходимо выйти к толпе и вручить представителям города царский манифест.
— О чём вы говорите? — возмутился генерал. — Где войско? Не вы ли мне твердили, что солдаты теперь так насытятся свободой, что весь век бунтовать не будут? Вы что же, полковник… Сначала обнадёжили меня, а теперь ещё хотите высмеять перед всем народом? Вот, дескать, генерал без воинства явился!
— Упаси бог, ваше превосходительство. Я вовсе не желаю этого.
— Ну так идите и вручите народу манифест сами! А солдат за неповиновение проучить следует…
— Ваше превосходительство, а если отрядик патриотов направить к ним? Пусть поговорят любезно с солдатиками? Может, уговорят? А если солдатики не согласятся принять манифестик, так можно будет их и силой из казарм вытащить?
— Действуйте, полковник, — согласился Уссаковский. — В конце-концов должна же разрядиться эта двусмысленная обстановка.
Куколь-Яснопольский взял текст манифеста и отправился на площадь, а начальник области вновь подошел к окну и стал наблюдать за манифестацией. Вот Куколь
сел на коня, переехал арык и остановился перед пёстрой толпой. Слышно было, как он выкрикнул несколько слов, затем три представителя от служащих города подошли к нему, и он им небрежно сунул бумагу. Толпа на площади заликовала и пришла в движение. «Сучьи дети, — подумал генерал, глядя в окно. — До чего же глупы. Дали им конфетку в красивой обёртке — они и рады до смерти!»
На манифестации были и железнодорожники: деповцы и служащие управления. Но они, пока что верные решению забастовочного комитета, — забастовку не прекращать, — пришли без царских портретов и икон. Они на. блюдали за манифестацией со стороны и взвешивали свои силы: могут ли противостоять натиску вот этой многочисленной либеральной буржуазии, перешедшей в лагерь царизма и предавшей революцию? Были здесь и гнчакисты. И вообще, армян пришло на площадь много. Одни — в патриотических колоннах, другие в качестве зрителей. В числе зрителей находился и сам руководитель асхабадской организации «Гнчак» Арам Асриянц. Он следил за «актом дарования гражданской свободы», стоя на тротуаре с товарищами. Тут его повстречали Нестеров и Вахнин; руководители забастовочного комитета тоже пришли взглянуть, как выразился Нестеров, «на общенародную трагикомедию».
— Добрый день, Арам, — приветствовал его Нестеров. — Жив-здоров?
— Всё в порядке, Ваня! — отозвался приподнято Асриянц. — Как у тебя самочувствие?
— Сносное пока. Почему не пришел со своими на балку?
— Но в тот день была служба в церкви. Большинство наших были у Гайка. Я не мог собрать людей, Ваня.
— Зато на это позорное представление вся твоя организация явилась, — бросил упрёк Нестеров.
— Почему «позорное», Ваня? — удивился и обиделся Арам. — Ты сам слышал: манифест провозглашает свободу слова, свободу союзов и собраний. Теперь, как я думаю, совсем не нужны нелегальные сходки. Будем собираться открыто.
Нестеров усмехнулся:
— Кого же ты будешь собирать? Почти вся твоя организация из мелких буржуйчиков, а они добились того, чего хотели. Вон они плывут в мутном потоке шествия. Они растворились в нём!
— Ваня, но не все же там! — возразил Арам. — Посмотри сколько ребят на тротуарах! Они не захотели нести царские транспаранты.
— Арам, ещё раз тебе предлагаю: пока не поздно введи в ряды нашей РСДРП оставшуюся часть гнчакистов. Вы обретёте силу, и наши ряды усилите. Поодиночке нас могут разбить, но вместе — никогда.
— Ваня, зачем волноваться? — попробовал смягчить разговор Асриянц. — Ты осуждаешь манифест, называешь это шествие позорным представлением и, по сути, говоришь злые слова. Не надо волноваться… Поживём — увидим, Ваня. Не понравится царский манифест — откажемся от него, другой потребуем.
— Бороться надо, — расстроенно проговорил Нестеров. — Сообща бороться, а для этого необходимо учить товарищей революционной борьбе.
— Ну, ладно, не преувеличивай, дорогой. Пойдём лучше покера выпьем, — предложил Арам. — Черт с
