только правды. Этот свидетель жил до самого отъезда Максименко из Калача под одной с ним кровлей, и семейная жизнь подсудимой за последние месяцы была перед ним, как на ладони -- и что же, сказал ли он хоть одно недоброе о ней слово?
Свидетель Леонтьев, которого высоко ценит и прокурор, удостоверил перед нами, что покойный Николай Федорович был счастлив в семейной жизни и на жену никогда не жаловался: он любил и ценил ее. А регент Сухоруков передал нам печальную сцену крупной ссоры Н. Максименко с его сестрой в Калаче, во время которой он упрекал сестру в распутстве, говорил, что родные его срамят, позорят, что он стыдится их родства, горячился, даже плакал, а когда сестра Елизавета дурно отозвалась об Александре Егоровне, он с кулаками бросился на родную сестру, осмелившуюся оскорбить его жену.
Но пусть показания многочисленных свидетелей наших кажутся прокурору материалом 'недоброкачественным', пусть 'доброкачественны' одни лишь Португалов, Левицкий, Е. Максименко; пусть не стоят вашего доверия все эти родственники, горничные, приказчики, капитаны, сторожа, по пристрастию ли, по зависимости ли от подсудимой. Мы не безоружны: у нас есть свидетель лучший, нелицеприятный и неподкупный, свидетель мертвый, которому неведомы ни злоба, ни пристрастие -- это письма жены к мужа. Вы помните содержание этой супружеской переписки. Главнейшее значение имеют для нас два последних письма подсудимой от 26 марта и 1 апреля 1888 г., то есть всего за пять месяцев до его смерти и за несколько дней до ее приезда в Калач, им же отсроченного вследствие ремонта квартиры. В этих письмах, обремененных поцелуями и объяснениями, -- целым 'миллионом' поцелуев, из этих неровных, торопливых строчек так и брызжет искреннее, горячее чувство, не остуженное еще трехлетним супружеством. Она скучает, она тоскует, она упрекает, что редко пишет ей, что целует его всего -- его 'ручки и ножки', она 'всю ночь проплакала', она рвется к любимому мужу... Господа, одних этих писем, с их поистине трогательной нежностью, достаточно было бы, чтобы сказать; Левицкий и К®, неправду говорите вы -- она своего мужа любила...
Да, несомненно, что Александра Егоровна любила своего мужа, и в этом новое опровержение обвинения в любовной связи с Резниковым. Но допустим даже на минуту, что наши свидетели допустили некоторую утрировку и что эта воображаемая связь существовала. Объясняет ли она чем-нибудь мужеубийство, доказан ли мотив преступления, на котором построен весь обвинительный акт? Раз эта связь имела уже годовую давность, что же мешало ее продолжению? Ведь муж не замечал ее. нисколько ей не мешал; он до последнего дня был дружен с Резниковым. Почему ей не пребывать в приятном и безопасном адюльтере? Ведь от связи с любовником до мужеубийства -- целая пропасть. К чему лицемерие? Взгляните окрест себя: соблюдаются ли брачные обеты, где эта чистота нравов, где верность долгу? И если бы рука волшебника нежданно с домов сорвала кровли, сколько бы альковных тайн открылось перед нами, сколько прелюбодейных связей оказалось бы там, где так мягко сияла вывеска благочестия и строгой нравственности. Сотни тысяч супругов живут без любви, без привязанности, в полном нравственной отчуждении, связанные лишь цепями брака, а часты ли подобные страшные преступления?
Для такого страшного преступления рычагом должна быть и сильная страсть. Мало одной безумной страсти к любовнику -- необходима еще такая же ненависть к мужу. Только эти две душевные силы могут подвинуть на такое безумно ужасное дело. Доказало ли, спрашиваю я, обвинение естественность проявления у подсудимой такой сильной страсти, которая заставила бы ее пренебречь и положением, и состоянием, самой жизнью своей, рисковать каторгой, для того только, чтобы связать судьбу свою с 18- летним мальчиком, который, по мнению прокурора, и без того был ее любовником? Откуда такие африканские страсти? Они, пожалуй, бывают, но только в романах, да и то плохого, рыночного изделия. Когда перед вами проходит тяжелая народная драма, изображенная автором 'Власти тьмы', страшная развязка имеет правдивое, жизненное объяснение: старый, больной, ворчливый муж и красавец-парень -- не конкуренты: ненависть к первому и страсть ко второму, переплетаясь и взаимно усиливаясь, создают преступление мужеубийства и оно там объяснимо, понятно... Но есть ли что-либо похожее в нашем деле?
Положение Резникова в этом деле несколько иное; он мог желать променять шаткое положение любовника-слуги на прочное -- мужа-хозяина. Но здесь интересы подсудимых совершенно противоположны: что выгодно Резникову, то невыгодно А. Максименко; для него преступление -- карьера, для нее -- гибель. Оставаясь в супружестве с Максименок, Александра Егоровна сохраняла бы завидное положение богатой женщины; выходя за Резникова, она, со смертью Максименко, теряет почти все свое состояние, которое ею формально передано в полную собственность мужу и которое теперь возвратится к ней лишь в размере 'указной', 'вдовьей', то есть 1/4 части! Она даже не обеспечила себя духовным завещанием мужа -- а чего проще было позаботиться об этом во время его болезни! -- и, таким образом, совершает тяжкое уголовное преступление исключительно ради обогащения родственников мужа, к которым все ее состояние и переходит, как наследство по закону. Вот что давал подсудимой брак с Резниковым, достигаемый кровавым устранением препятствия к нему в виде законного мужа!
Здесь уместно остановиться на затронутом прокурором вопросе о значении нотариального продажного акта 16 июля 1886 г. Документ этот возбуждает два вопроса: о юридической силе самой сделки и о доказательствах ее существования. Прокурор утверждал, во-первых, что самая сила этого акта весьма спорна и, во-вторых, что, по свойству сделки, с утратой документа теряется и самое право, из этой сделки вытекающее. Смею думать, что мой почтенный противник-криминалист весьма заблуждается и, позволю себе представить по этому поводу следующие соображения. О юридической силе самого акта я говорить не стану, так как чем разрешится спорное дело в сенате -- не знаю. Но я знаю, что Таганрогский коммерческий суд, признав этот договор правильным актом имущественной передачи, признал вместе с тем и наследника умершего Максименко, брата его Антонина, полноправным пайщиком торгового дома, заместителем Александры Максименко; я знаю, кроме того, что в тяжбе Дубровиных о силе этого продажного акта подсудимая никакого участия не принимает. Второй вопрос -- о способах удостоверения сделки в случае утраты письменного договора -- представляется несколько сложнее. По закону договор может быть уничтожен только по взаимному согласию контрагентов. Утрата документа, служащего внешней оболочкой договора, конечно, создает утратившей его стороне известные затруднения, но чисто процессуального свойства, и отнюдь не лишает приобретенных по договору прав. Утраченный документ может быть восстановлен или заменен. Так, например, выдаются дубликаты исполнительных листов. Если возможно восстановление даже исполнительного листа, то тем легче может быть доказан факт существования договора, для заключения которого письменная форма не обязательна. Пай в предприятии есть вид имущества движимого; продажа движимости может быть совершаема и словесно, без письменного договора. Существование же словесного договора и все возникающие из него споры могут быть доказываемы свидетельскими показаниями, причем закон в некоторых случаях допускает этот вид доказательств и в удостоверение событий, для которых предустановлены доказательства письменные, формальные.
Поэтому стоило только Антонину Максименко выставить свидетелями нотариуса Фоллендорфа и писцов его конторы, и совершение продажного акта было бы на суде установлено. Но в данном случае прибегать к этому способу не было никакой надобности, ибо договор 16 июля 1886 г. занесен был в нотариальный реестр и потому оставил неизгладимый след в официальных актах. Хотя он внесен в реестр и недословно, но все существенные подробности акта были прописаны полностью; там обозначены договаривающиеся стороны и попечитель над одной из них, точно указаны продаваемое имущество, цена и т. п. Словом, в этом реестре -- экстракт договора 16 июля. Стоило взять засвидетельствованную выписку из этого реестра -- и утраченный акт для суда вполне восстановлен. Антонин Максименко так и поступил: в основание его иска и представлена такая именно выписка из нотариального реестра, и суд, признав ее доказательством вполне достаточным, удовлетворил его иск.
Говорят, далее, что этот акт был скрыт. Но 'скрывать' подобный документ было бы совершенной бессмыслицей: скрывают то, чем можно впоследствии воспользоваться (деньги, процентные бумаги и т. п.). В сокрытии же документа, не дающего скрывающему никаких прав, нет, разумеется, ровно никакого интереса. Такой документ, на котором основаны не мои, а противника моего права, я в корыстных целях не скрою, а уничтожу. Однако договор 16 июля не только не был уничтожен, но нами же был представлен в Таганрогском суде, как только об этой сделке зашла на суде речь.
Итак, продажный акт существует; он -- в силе; на нем основано решение коммерческого суда; и перед вами не богатая когда-то дочь купца Дубровина, а лишенная всего, почти нищая, вдова Максименко.
