свидетельниц, или непроверенным и неподписанным.
На суде обе свидетельницы после весьма утомительного и привязчивого допроса твердо стояли на том, что стакан был принесен из спальни больного неотпитым, полным. Но, вдумываясь в прежнее показание о 'немного отпитом стакане' и соображая, что больной лежал в четвертой от столовой комнате и что промежуточные комнаты не были освещены, легко допустить, что стакан или не был долит до краев, или же немного расплескался, когда его несла туда и обратно Александра Егоровна. И вот недолитый или расплескавшийся стакан мог показаться 'немного отпитым'. Прокурор находил, что план преступления был подробно обдуман подсудимыми; поэтому, если бы в стакане чаю была отрава, то ведь можно бы было в другой комнате долить его водой и тогда никаких уже подозрений не могло бы возникнуть.
Но пусть стакан был принесен в столовую отпитым -- охотно делаю обвинению и эту уступку. Важно не это, важно, что он был оставлен там. Александра Егоровна, оставив его на столе, перед Бурыковой и Гребенковой, сама тотчас же опять уходит к мужу, и только через 1/2 часа, убирая посуду, Требенкова вылила в полоскательную чашку чай из его стакана. Чай сладкий, внакладку, а прислуга, приученная к 'прикуске', так падка ведь до всего с хозяйского стола, ведь одна из них -- или девочка Дуня, или старуха Гребенкова -- могла соблазниться сладким чаем и с жадностью его выпить! Ведь оставляя отравленный чай, подсудимая подвергала опасности еще две человеческие жизни! Пусть это злодейка, для которой две лишние жизни не в счет, но ведь тут являлась опасность для нее самой: отравление прислуги неминуемо обнаружило бы и приписываемое ей теперь отравление мужа! Значит в стакане чаю не было отравы, иначе она не оставила бы его с таким непостижимым спокойствием в столовой; значит, единственный указанный обвинением способ совершения преступления должен быть отвергнут как противоречащий всей обстановке события.
Когда вечером больному стало дурно, жена немедленно посылает за Португаловым, который ровно в восемь часов уже был около больного. Что же свидетельствует это приглашение доктора, как не желание помочь больному, как не полнейшую невинность подсудимой? Португалов прописал несоответствующее лекарство, но причем же тут она? Важно то, что приглашая врача, она спасает больного или по меньшей мере, обнаруживает причину внезапной его болезни, и таким образом, сама разрушает преступный свой план и уличает в тяжком преступлении, губит себя. И разве в расчеты отравительницы, приглашающей для отвода подозрения к больному врача, может входить невежество врача, не умеющего распознать характерных симптомов отравления? Обвинительная власть, усматривая в этих действиях подсудимой маскирующую преступление декорацию, полагает, что помощь все равно была уже несвоевременна. Но Португалов приехал через пол, много -- через три четверти часа после предполагаемого отравления, а выкачиванием желудка отравленный может быть спасен еще гораздо позже. Нет, не отвод здесь глаз, не такими рискованными средствами маскируется действительное преступление! Во всяком случае, чтобы утверждать, что, приглашая врачей, подсудимая хорошо знала о бесполезности этой меры для спасения отравленного мужа, нужно предполагать, что с медицинской наукой, с действием мышьяка на организм она была знакома не менее, чем, например, наши, так резко несогласные между собой эксперты.
'Мало того, что доктор приглашен был тогда, когда медицинская помощь была уже бессильна,-- продолжает прокурор,-- но и затем больному не дали лекарства из опасения, что оно парализует действие яда'. Было ли дано больному прописанное Португаловым лекарство? Подсудимая говорит, что муж ее принял ложку микстуры. 'Наблюдательный' Португалов, видевший склянку со снятой с пробки бумажкой, утверждает, что лекарство было не тронуто. Но ведь, как видно из рецепта, в склянке было 12 ложек микстуры, и неужели Португалов глазомером мог заметить отсутствие одной ложки, то есть 1/2 части жидкости? Рребенькова теперь не помнит, принимал ли больной лекарство, но на следующий после смерти Максименко день она показала производившему дознание приставу Пушкареву, что больному дали ложку микстуры.
Может быть, скажут: отчего так мало? Но ведь прием назначен был врачом, и нельзя же было влить больному все 12 ложек сразу. К тому же после десяти часов вечера больному стало лучше -- он успокоился, засыпал, а когда ночью его дважды навестила жена, он отослал ее спать. Да и оставление больного врачом, ограничившимся касторкой и миндальной эмульсией, разве не должно было внушить подсудимой мысль об отсутствии опасности? Наконец, если бы лекарство не давалось больному сознательно и злонамеренно, то ничего не было бы легче, как отлить из склянки еще несколько ложек.
Здесь мы вступаем в область 'сокрытия следов преступления'.
Под этой рубрикой обвинителем сгруппированы следующие факты: позднее вторичное приглашение доктора, настойчивое требование свидетельства о смерти, боязнь вскрытия, ускорение похорон и заявление о вымышленном вымогательстве 300 рублей.
Все улики этой группы, быть может, и очень сильны и неотразимо убедительны, но только они страдают одним крошечным недостатком: к подсудимой Максименко они ровно никакого отношения не имеют. В самом деле: за доктором был послан Резников, как только больному на рассвете стало хуже, если же Португалов и нашел его уже мертвым, то вовсе не потому, что 'доктора звали уже к мертвому пациенту', а потому, что прошло не менее часа, пока Португалов был разбужен и привезен. Сомнительный эпизод с извозчиком, будто бы отпущенным Резниковым с целью затянуть время, к подсудимой отношения не имеет и, вероятно, будет разобран защитой Резникова. Далее, просьба о выдаче свидетельства исходила не от подсудимой, а от ее дяди и тетки,-- Е. и Л. Дубровиных -- и вызвана была замечанием самого же Португалова, что без свидетельства хоронить нельзя.
Услышав о предстоящем вскрытии тела покойного мужа, Александра Егоровна, по словам Дубровина и Бесклубова, не обнаружила ни малейшего страха; если же она заплакала, то это объясняется религиозностью подсудимой, а главное -- тем естественным чувством негодования, которое овладевает каждым из нас, когда останки близкого ему человека потрошатся и изрезываются в куски. Словами Португалова: 'Пожалуй, придется резать', все родственники были крайне возмущены, обижены и огорчены...
Ускорение похорон нисколько не зависело от желания подсудимой, и она о нем не обмолвилась ни одним еловом. Об том хлопотал исключительно Бесклубов, как человек, знакомый с правилами церковного распорядка. По просьбе Казанской церкви 22 октября был храмовой праздник, а потому с похоронами следовало поторопиться. Да и самое вскрытие ускорено было с этой целью на какие-нибудь два часа, и, разумеется, не в эти два часа можно было рассчитывать скрыть следы преступления.
Остается, наконец, заявление о вымогательстве доктором 300 рублей. Если это вымысел, то он может составить улику лишь против одного Резникова, потому что как подсудимая, так и Дубровин, Леонтьев и другие говорили об этом со слов Резникова; хотя, говоря откровенно, смысл этой улики для меня все еще довольно темен. Какую цель мог преследовать этот вымысел? Побудить Португалова выдать необходимое свидетельство? Но ведь избранный Резниковым способ мог привести только к противоположному результату, так как, озлобляя Португалова, вместе с тем он неизбежно вызывал вскрытие трупа при участии уже полиции.
Затем, следуют так называемые 'улики поведения'. Подсудимая, говорят нам, нисколько не была опечалена смертью мужа и проявила полное равнодушие, проводя все время с Резниковым, за которого собиралась выйти замуж.
К сожалению, не изобретено еще контрольного снаряда для измерения., степени горя. Чувство горя у разных людей выражается различно: одни ему предаются всецело, другие умеют обуздать себя, третьи, по легкомыслию, скоро о нем забывают. И далеко не всегда истинное горе облекается в креп и плерезы -- иногда оно украдкой долгие годы таится под яркими и пестрыми одеждами. Нет, нам нужна вывеска, нужны внешние символы скорби. Но и тут мы не вправе упрекнуть подсудимую. Кто, кроме Е. Максименко, говорит о ее равнодушии, об уликах, о поцелуях с Резниковым? После смерти -- и na похоронах и несколько недель спустя -- какой видели ее свидетели? По общему отзыву, она была убита горем, плакала, 'убивалась', 'журилась', хотя правда 'без причиту', как выразилась здесь ее мать. По словам пристава Пушкарева вдова была 'как бы в состоянии столбняка'; другие говорят о совершенной ее душевной подавленности, а Гансусова засвидетельствовала перед нами крайне расстроенное -- и телесно и душевно -- состояние Александры Егоровны, с которой и через месяц делались еще обмороки. И в то время, как сотне наблюдавших глаз видно было глубокое, искреннее горе, одной Елизавете Максименко мерещатся только объятия и поцелуи!
Почему Александра Егоровна несколько ночей провела у Резниковых? А кто ее привел туда, кто
