- Слушайте, академики, – сказал Виргус. – Говорите, блин, по-человечески.
- Понимаешь, Виргус, – сказала Элис, – в жизни каждого человека есть события, которые остались незавершенными. Или закончились не так как хотелось, не с тем исходом. И они из сознательных воспоминаний вытесняются, убираются с глаз долой.
- С витрины на склад, – сказал Виргус.
- Верно, – кивнула Элис. – События уходят в подсознание, и вроде бы их нет. Ты не вспоминаешь. Но они живут и оказывают влияние на твою судьбу.
- Ну, более-менее… Хотя вопросы есть, – сказал Виргус. – Посему предлагаю двинуть в место, где есть холодное пиво и мягкие диваны. И там все как следует…
- В Тайный дом.
- Отличная мысль. Вставай, Фиш, хватит изображать лебедя Сен-Санса…
Мы двинулись в поисках двери и обнаружили ее прямо посреди пурпурного луга. Дверная коробка и полотно красного дерева с массивной золоченой ручкой.
- Сосредоточьтесь, – сказала Элис. – Готовы? Пошли…
- Про гештальты понятно, – сказал Виргус, когда мы подкрепились из бездонного холодильника Элис и перебрались в гостиную. – Но что с фигней типа Шекспира? Для чего нам давалась возможность блеснуть незаурядным актерским талантом?
Элис покачала головой.
- Я не знаю.
- Возможно, с помощью метафор бессознательное подсказывает как закрыть гештальты. – Я пожал плечами. – Многое неясно, но в целом идея Элис разумна.
- Ладно, допустим, – сказал Виргус и отпил пива из запотевшего бокала. – И что это нам дает? Делать-то что?
Наступило молчание.
- Мне сказали, что нужно найти дверь, – тихо сказала Элис. Виргус поднял на нее глаза.
- Хм… И мне.
Они посмотрели на меня.
Я отпил кофе.
- Мне тоже.
- Я думаю, она откроется перед нами когда мы разберемся с гештальтами. Каждый со своими, – сказала Элис.
- Да, – сказал я. – Да.
Элис поднялась с кресла и подошла к музыкальному центру. Покопалась в дисках, выбрала и вставила в CD-чейнджер. Раздался гитарный перебор и голос Шевчука:
«Побледневшие листья окна Зарастают прозрачной водой. У воды нет ни смерти, ни дна. Я прощаюсь с тобой…»
- Пойдемте на воздух, – сказала Элис. – Погода сегодня замечательная.
Мы прошли через раздвинутые створки двери, оставив их открытыми, чтобы слышать музыку.
За верандой простирался пляж – белый песок, редкие сосны и бесконечная гладь океана. Барашки волн накатывали на берег и вновь отступали. Воздух пах смолой.
Элис села на качели, растянутые между двумя корабельными соснами. Мы с Виргусом расположились на песке в тени дерева.
- Вам никогда не приходило в голову… – сказал я. – Вы не задумывались над мыслью «что останется после меня?»
Виргус усмехнулся.
- Ты говоришь как древний старик, уже собравшийся… Ах да. Ладно, замяли.
- Что останется? Солнце, небо, облака, – сказала Элис, медленно раскачиваясь, – дождь и цветы…
- Красиво, – сказал я. – Но это лирика. Все перечисленное уже было до тебя, и продолжится независимо от факта твоего существования.
«Горсть тепла после долгой зимы Донесем. Пять минут до утра Доживем. Наше море вины Поглощает время-дыра…» – доносилось из дома.
- А, ты об этом… – сказала Элис. – Думаю, после сорока лет жизни каждому есть что оставить.
- Например? Можешь ответить – что оставишь ты? – настаивал я.
- Так прямо в лоб… Ладно. – Она посмотрела на небо. – Я родила и воспитала сына. Пожалуй, дети – главное, что мы оставляем.
- Дети… Дети, которые доживут до сорока и, будучи глубоко несчастными, уйдут вслед за родителями?
- Это жестоко, Фиш.
- Я только спросил.
«Это все, что останется после меня, Это все, что возьму я с собой…»
- Я надеюсь… я знаю, что дети будут счастливее нас, – сказала Элис.
- Откуда такая уверенность? Ты же психолог и должна знать, что дети повторяют родительский сценарий. Ребенок впитывает не то, что мама с папой говорят, а то, что они делают.
- Допустим, – сказала Элис. Она перестала раскачиваться.
«С нами память сидит у стола, А в руке ее пламя свечи. Ты такою хорошей была. Посмотри на меня, не молчи…»
- Бесполезно наставлять ребенка: «Будь счастлив», в то время как сама ты несчастна. Вероятнее всего, он повторит тебя.
- Не факт…
- Без толку твердить: «Радуйся жизни», если сама не испытываешь от нее удовольствия.
- Послушай, Фиш…
- Напрасно желать: «Живи долго», тогда как ты…
- Перестань! – Элис соскочила с сиденья и пошла к океану.
«Крики чайки на белой стене Окольцованы черной луной. Нарисуй что-нибудь на окне И шепни на прощанье рекой…»
- А после меня останется музыка, – сказал Виргус. – Мои композиции и джазовые импровизации.
- У тебя много записанных альбомов? – Я прилег, оперевшись на локоть.
- Ну… есть несколько записей – любительских, конечно. Ходят по рукам.
- Сколько людей услышат твои самиздатовские шедевры? Тысяча, миллион?
- Слушай, старик, моя музыка – не для толпы. Это тебе не попса. – Он поднял с песка ракушку и запустил ее в воду.
- И ты уверен, что достиг вершины и больше стремиться некуда?
- А сам-то? – не выдержал Виргус. – Что останется после тебя, не хочешь ответить?
«Две мечты да печали стакан Мы, воскреснув, допили до дна. Я не знаю, зачем тебе дан. Правит мною дорога-луна…»
- После меня… Останется дело, которое я строил много лет. Но его некому передать, поэтому оно быстро развалится. Останется дом и сад перед ним… – Я перевернулся на спину. – Наверно, их купит местный нефтяной барон для любовницы-модели. Вот, пожалуй, и все.
- Невесело, – заметил Виргус. Он пропускал между пальцами мелкий чистый песок.
«Ты не плачь, если можешь, прости. Жизнь – не сахар, а смерть нам – не чай. Мне свою дорогу нести. До свидания, друг, и прощай».
Элис вернулась.
- Я в последнее время серьезно думала… – сказала она, сдвинув брови. – В общем, я решила…
- Я тоже, – сказал Виргус.
Тихо шелестели волны. Над головой пролетела чайка.
- Что ж, – сказал я, поднимаясь и отряхивая брюки. – Тогда – пора. Шутки кончились.
