— Что?
— Я сплю?
— Нет. Уже нет. Сереж, все нормально, все наладилось. Да я тебе еще вчера говорил, ты что, не помнишь? Ну, не помнишь и ладно. Ты ж болел. Ты ж неделю почти в бреду. Жар и все такое. Инфекция? Да нет. Они, врачи в смысле, сами ничего не знают. Говорят «все признаки сильного душевного потрясения», — какое «потрясение», откуда?? Да фиг с ними, главное — на поправку. А то неделю как зомби — не узнаешь никого, вскрикиваешь, то куда-то бежать собираешься… Зовешь кого-то…
— Ооой… Так я сплю, или спал? Или что?…
— Я ж говорю тебе…
За дверью слышится подскуливание-рычание. Скребущие звуки.
— Па-ап… Граф??!
— Ну а кто еще-то? Подонок, опять нассал сегодня на штору.
Отец встает и приоткрывает дверь в комнату; живой-здоровый и веселый Граф «с пробуксовкой» по паркету влетает в комнату, с разбегу прыгает на кровать, и, заскочив мне на грудь, начинает радостно лизать в нос и щеки. Мокрый и теплый язычара… Отец подхватывает его под передние лапы, поднимает и ставит на пол. Слышится обиженное сопение-рычание.
Комната начинает кружиться и куда-то пропадать… Еле слышу голос бати:
— Да, ты поспи, поспи! Теперь все нормально будет. Ты спи…
Мы разговариваем с батей уже около получаса. Вернее, я задаю ему вопросы, расспрашиваю, а он с некоторым удивлением отвечает; и периодически пытается напоить меня соком или смотаться на кухню греть бульон.
— Что, и Устоса не было??
— Устоса? Какого… Аааа! Ты Диму-Устоса имеешь ввиду? Что значит «не было»? Куда бы он делся? Впрочем, он и вправду…
— Что? Вправду?!..
— Ну, на выезде он сейчас. Снимается в каком-то историческо-фэнтэзийном боевичке, что-то там и мечи, и многоэтажки, — ну, сейчас это модно, что-то про «попаданцев», что ли… Вместе со своей группой.
— Жи-ив??
— Сереж, Сереж… Ты успокойся, а!.. Что бы с ним случилось-то??
Я поднимаю руку и внимательно смотрю на нее. Это… Не моя рука. Вернее, моя, — вон и след от ожога выше большого пальца, это когда с пацанами давно на стройке пластмассу на палках жгли, и Антон палкой махнул — мне капнуло. И… Ногти вон погрызены, — дурная привычка, батя говорит. Моя. И в то же время — не моя. Чистая. Нет под ногтями черной каймы, нет цыпок, да и кожа… — сколько руки ни смазывай на ночь кремами из маминых запасов, но если на холоде руки приходится мыть в основном холодной водой, то они… В общем, это не рука Крыса, точно. Это рука Сергея, Сережки. Того. Каким я был. Лето, говоришь?…
— Аня вот приходила тебя навестить.
— Какая… Аня?
— Ну, подруга твоя. Апельсины принесла. Ты спал, не стали будить.
— Как у нее? Чего не подождала?
— На работу ей надо, подрабатывает, вторая смена. Лето же, каникулы. Зайдет еще.
— Апельсины?…
— А мама где?
— Она послезавтра вернется.
— Сбежала??…
— Слушай, ты вообще… Я конкретно уже начинаю за тебя опасаться. В смысле, за рассудок твой. Куда «сбежала-то?» Зачем? Вызвали ее. Она б не поехала, но там срочно; и у тебя вроде на поправку, вчера же она с тобой и разговаривала! Приедет. Послезавтра. Да она звонит постоянно, чо ты, хочешь сейчас ее наберем??
— Не. Не надо. Не сейчас.
— Ну так я…
— Пап… Да не надо бульон. Вернее, надо, но потом. Я чо хотел тебе рассказать. Вернее, не хотел, а надо. Ты это… Ты сядь. Послушай, а? А то я чокнусь сейчас…
— Сереж… Я что хотел сказать. Я много думал, сопоставлял. Понимаешь, ты вчера много неожиданного рассказал. Знаешь… Честно говоря, большую часть тобой рассказанного можно было бы списать на бред. Я же говорил тебе — ты неделю в себя не приходил, мы уж с мамой опасались, что ты не выкарабкаешься… Да нет, нет-нет, мы конечно знали, что ты поправишься, но тебе было очень тяжело. Ты бредил, метался; иногда наоборот застывал на целые часы, так, что приходилось прислушиваться дышишь ли… Сереж. Я, честно говоря, сначала 100 % был уверен, что это бред у тебя был, что ты вчера рассказывал так подробно. Ну, накатило… Переиграл в эти свои дебильные компьютерные игры…
Сергей попытался что-то возразить, но отец замахал руками, останавливая его:
— Нет-нет, ничего не говори! Ты и так вчера слишком много… Меня слушай. Да я и знаю, что ты хочешь сказать: что не играл ты в игры с такими сюжетами, что вообще «не твое это», но может быть… Может, я подумал, просто мейнстрим… Ну, понимаешь, это как носится в воздухе, и ты впитал; и тебе потому в бреду все это и привиделось, и связалось так вот связно; ну, говорят, бывает такое… Отчебучивает мозг, когда информации мало, а времени много, вот он ее и тусует, тусует, — вот на выходе такие бредни и получаются… Складные, в общем. Сереж, ты молчи давай, не возражай, ты вчера говорил. Да. Я что хотел сказать: я это все так вот СНАЧАЛА и подумал. И успокоился, типа. А потом чувствую — что-то меня грызет, грызет… Сам не пойму что. Уж больно много ты вчера наговорил! А потом… Потом дошло!
Отец встал со стула и походил по комнате в волнении. Остановился:
— Знаешь… Кое-что из того, что ты рассказал, ты просто знать не мог! А что-то мог, но оно так… переплетено, и так «в строку», что ты просто не смог бы это выдумать, да и не твое это, и ни одна фантазия на это не ляжет… — от волнения он вдруг начал выражаться невнятно; потом вдруг подшагнул к постели и быстро спросил:
— Какой калибр пистолета ТТ? Сразу!!
— Семь-шестьдесят две…
— Где у него предохранитель — слева или справа??
— Нету… Нету предохранителя, есть предохранительный взвод…
— Насечка на кожухе-затворе твоего ТТ-шника была какая — прямая или наклонная??
Сергей на секунду прикрыл глаза, как во что-то, видное ему одному, всматриваясь, и медленно ответил:
— Прямая…
— Год выпуска? Сразу!!
— Тридцать третий…
Склонившийся над ним отец как будто обмяк лицом, зацепил ногой за ножку стул, подтянул к себе, поправил, сел. Помолчал и переспросил:
— Ну, сколько патронов в магазине, я думаю, спрашивать…
— Восемь…
— При неполной разборке ствол снимается? Или?…
— Вынимается, да…
— Когда ты его последний раз в руках держал, разбирал?
— Стрелял когда… В этого, в шлеме. Там, в подъезде… А он в меня — из автомата… Я попал, он — нет… Разбирал — когда чистил… Дней пять назад, я не помню…
Отец толчком встал, так, что стул чуть не отлетел назад, и чуть не упал; придержал его за спинку, походил по комнате и вновь сел:
