Лопатину показалось, что политрук не делом занимается, расчищать окопы, восстанавливать поврежденные дзоты надо, но, подумав, сказал:

— Не так ставишь, Павел. Поверни, чтобы виден был изо всех окопов и блиндажей. Пусть все знают, что, пока жив хоть один человек на заставе, враг не получит ни одного вершка этой земли.

— Надо еще флаг укрепить, — вспомнил политрук и полез на самую высокую груду кирпича. Он взял сбитый флаг, стряхнул с него пыль и укрепил древко. Кумач снова затрепетал на ветру.

Скоро ли придет подмога? Два дня назад отправили на связь надежных ребят — замполитрука Галченкова и командира отделения Герасимова, — наказали любой ценой пробиться к своим и доложить, что застава держится. ждет помощи. Начальник заставы и политрук надеялись, что вот-вот придут танки и разорвут кольцо блокады. Если уж танки не пробьются, на худой конец, прилетят самолеты, заберут раненых, женщин и детей. Ночью они подготовили на Карбовском лугу посадочную площадку, выложили опознавательные знаки. Но ни Лопатин, ни Гласов не знали, что армейские части, к которым пробились Галченков и Герасимов, сами с боями прорывались из кольца окружения и прийти на помощь не могли.

В ночь на 27 июня гитлеровцы начали обстреливать заставу термитными снарядами. Удушливая серная вонь ползла по траншеям, скапливалась в блиндажах, проникала в подвал. Лопатин приказал законопатить все отверстия. Женщины мокрыми тряпками затыкали щели в окнах и дверях подвала, который стал теперь не только местом укрытия от снарядов, но и санчастью, где лежали раненые.

К удушливой вони примешивался тошнотворный трупный запах. В первые дни обороны пограничники подбирали вокруг заставы трупы гитлеровцев и стаскивали их в канаву у бани. Из-за непрерывного обстрела не удавалось закопать их. И теперь, когда ветерок тянул со стороны бани, дышать становилось невозможно.

Интенсивный обстрел термитными и бронебойными снарядами продолжался и на следующий день. Враг готовился к новой атаке. Все, кто мог держать оружие, заняли места у бойниц, в блокгаузах, приготовились к отражению очередного штурма. Снаряды нещадно долбили стены подвала, стальные осколки влетали в амбразуры, косили все на своем пути. В подвальном отсеке, названном санчастью, появились новые раненые: ефрейтор Песков, прикрывавший ладонью окровавленные лоб и щеку; за ним стоял пулеметчик Конкин с бледным, искаженным болью лицом, левой рукой он сжимал запястье правой, кисть которой была оторвана. Женщины быстро усадили раненых на матрацы. Дуся Погорелова принялась обмывать лицо Пескову, Анфиса, преодолевая дурноту, подступившую к горлу от страшной картины, принялась бинтовать культю Конкину. Закусив губы, он зажмурился и только после того, как рука была забинтована, сквозь зубы процедил:

— Жаль «максим». Весь искорежило. Чем теперь будем отбиваться?

Песков, ощупав повязку на лице, с горечью произнес:

— Исковыряло меня так, что мать родная не узнает.

— Главное, глаза целы, — успокоила его Дуся, — а все остальное заживет.

В это время дверь в отсек раслахнулась, и все вдруг застыли в немом оцепенении. Первой издала страшный вопль Евдокия Гласова:

— Павлик! — И бросилась к Лопатину, который держал на руках безжизненное тело Павла Гласова.

Голова его была запрокинута, с затылка каплями стекала кровь. Евдокия дрожащими руками оторвала кусок простыни и принялась бинтовать голову мужу.

— Не надо, Дуся! Ему уже не поможешь, упавшим голосом сказал Лопатин и положил бездыханное тело на матрац.

Руки Евдокии беспомощно выронили бинт. Она опустилась на колени и сидела так, пока тело мужа не унесли в дальний отсек, где лежали убитые и умерите от ран.

Смерть Гласова была тяжелой утратой для заставы. В нем, как и в начальнике заставы Лопатине, бойцы видели свою опору. Павла любили за смелость, отвагу и душевную чуткость. И вот его не стало.

Беспрерывный артиллерийский обстрел, атаки, голод, бессонные ночи вымотали силы людей. Постоянное напряжение все заметней сказывалось и на начальнике заставы. Днем он командовал боем, а ночью ходил от блокгауза к блокгаузу, из одного отсека в другой — проверял дежуривших на огневых точках, подбадривал уставших. Шутил с детишками…

И только Анфиса видела, каким усилием воли он держал себя в руках.

— Ты бы хоть на часок прилег! — попросила она, когда Алексей заглянул к ним в отсек.

Он положил руку на плечо жены:

— А ты как тут справляешься?

— Сам видишь… — И перевела взгляд на детей. Они лежали на матрацах, укутанные одеялами. При свете коптилки худенькие, заострившиеся личики казались землистыми. Подошла Евдокия Гласова.

— Алексей Васильевич, детям оставаться здесь нельзя. И вообще всем надо уходить.

— Всем? Оставить заставу? — Лопатин пристально посмотрел на Гласову и задумался. — Нелегко, Дуся, сделать этот шаг, — помолчав, сказал он. — Был бы жив Павел, посоветовались бы… Один решить не могу. Поговорю с бойцами…

Он повернулся и вышел из отсека.

Ночь 29 июня. Близился рассвет. Кругом было непривычно тихо: немцы в этот час не обстреливали заставу. От реки голубовато-серой дымкой тянулся туман. Под его покровом ложбинками, оврагами, минуя немецкие посты, осторожно пробирались на восток защитники заставы. Впереди — дозорные, потом Лопатин с группой бойцов, с пулеметами и винтовками наготове. За ними шли женщины с детьми. Замыкали колонну раненые.

Пройдя метров восемьсот, Лопатин остановился, прислушался к тишине, оглянулся и застыл в мучительном раздумье. По его напряженному лицу Анфиса догадывалась, что Алексей принимал трудное для него решение.

— Вот что, дорогие наши женщины, — сдерживая волнение, заговорил Лопатин, — идите дальше без нас. Одних вас с детьми немцы, если даже, обнаружат, возможно, не тронут, а увидят с нами — могут перестрелять.

— А как же вы? — вскинула тревожный взгляд на мужа Анфиса.

— Вернемся на заставу.

— Алексей Васильевич, пойдемте с нами, — умоляюще посмотрела на него Гласова.

Анфиса дернула Евдокию за рукав: не упрашивай, если уж решил — не отступит.

— Нет, Дуся, наше место на заставе. — Он приподнял Славика и поцеловал его, потом взял из рук Анфисы худенькое, невесомое, закутанное в одеяло тельце Толика, нежно прикоснулся губами к его личику и, преодолевая подкативший к горлу горячий ком, почти шепотом сказал жене:

— Береги их, им продолжать начатое нами…

Попрощался с остальными.

— Идите, а мы будем биться до последнего, живыми фашистам не дадимся.

Еще трое суток пограничники отбивали атаки врага. Немецкие танки входили уже во Львов, а над развалинами 13-й заставы продолжал развеваться красный флаг.

— Мы все дывились на той червоный флаг, — рассказывал потом житель села Скоморохи Петро Баштык. — Флаг е, а стрельбы нэма!.. Ну, думаем, загинули вси прыкордоныки. А як тильки фашисты сунуться — враз вогонь! То мы ради, шо живы наши прыкордоныки. А потом гукнул страшный взрыв, и стало тыхо-тыхо!.. Мабуть, то фашисты подложили пид заставу мину. А мабуть, сами прыкордоныки подорвали фашистов.

Одиннадцать суток пограничники 13-й заставы боролись с врагом. Погибли, но не сдались. Отважному командиру Алексею Васильевичу Лопатину посмертно присвоено звание Героя Советского Союза. Его имя носит пограничная застава, на которой он сражался.

В ТОТ ТРУДНЫЙ ДЕНЬ

Осень 1922 года. В военкомате шахтерского городка Макеевки шумно и тесно: идет очередной призыв

Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату