что, чтобы не говорить о главном, и он, и я этого не хотим и боимся».
Они снова выпили, и каждый попытался поймать взгляд другого. Из этого ничего не получилось. Тогда их две пары глаз дружно начали шарить по стенам, полкам, столу, креслам, недолго останавливаясь на имеющихся во всех этих местах предметах.
Ольга машинально листала какой-то журнал по вязанию, не видя в нем совсем ничего. Это были они и не они одновременно. Другие люди: «ты ль меняешься, я ль меняюсь... И из лет – очертанья, что были нами, опечаленно машут вслед». Нет, Ольга любила его по-прежнему. Только теперь это была какая-то больная любовь, обреченная, без всякой надежды. Не на взаимность – на жизнь... Было что-то ненормальное, что за весь вечер они так и не коснулись друг друга...
– Галя-то, когда вернулась, стрясла с тебя брюлики?
– А как же! Никак не могла найти такие, как у тебя.
– Так это невозможно в принципе. Мои – в каталоге тысяча восемьсот двадцать девятого года. Такие в ювелирных не продаются. Пожалилась бы мне – я б свои отдала. Тогда. Из чувства вины, лишь бы она была счастлива и спокойна. А сейчас – нет.
Романов смотрел на нее изучающее:
– Мне неинтересно о ней говорить.
– Но ты – с ней.
– Прошу тебя, подожди.
– Нет, Генка. Так будет всегда.
Когда пришел Алешин, была Ольга уже изрядно пьяна.
– Сдаю тебе объект с рук на руки, – сказал ему смутившийся Романов. – Ты уж не обижайся, Николай, что вот так сегодня мы выпили без тебя.
– Обижайся не обижайся, а она всю жизнь будет делать только то, что хочет. Я уже привык, не первый год замужем.
Генка попрощался и ушел, Алешин поволок Ольгу до машины. Зрелище транспортировки пьяной женщины отвратительно. Если оно усугубляется еще и тем, что эта женщина пытается качать права, омерзительно. Если спутник предоставляет ей такое право, смотреть на русский танец вензеля весело или грустно, в зависимости от того, в каком ты пребываешь расположении духа.
Слава богу, улица была уже спящая. Никто не видел, как Ольга вырвалась из рук мужа и нетвердой походкой дошла до середины мостовой, где легла в огромную подмороженную лужу. Тоненький ледок под ней хрустнул. Она лежала, закрыв глаза, Алешин, грустно усмехаясь, стоял над женой.
– Чего ты рухнула?
– Я не рухнула, а легла.
– Легла – зачем?
– Я хочу позора!!! – пьяно-горестно заорала Ольга. – Что тут непонятного? Я хочу позора.
– Олька, машина вдалеке показалась, – смеясь, предупредил Коля.
И она тут же встала. Алешин взял ее под руку.
– Хочешь, я тебе сказку расскажу?
– Я не очень люблю сказки. Только ту, которую я не знаю... Рассказывай.
– Ты ее не знаешь, потому что я ее только что придумал.
Глава 17
Когда это было, никто толком не знает. Да и вообще об этом знают только трое – дом, человек, который иногда в нем жил, и я. Мне эту историю рассказал сам дом, после того как научился говорить, но это уже совсем другая история, и ее я, может быть, расскажу потом. А теперь слушай.
Жил-был дом. Был он самый что ни на есть обыкновенный. Лучше одних домов, хуже других. Когда он родился, интересовало людей только тогда, когда они не знали, чем же еще поинтересоваться.
Он не был красив, не был уродлив, не был комфортабелен и не был запущен. Был он теплым, уютным и добрым.
Если что и отличало этот дом от других, так только то, что однажды после чего-то (разве важно, после чего), он вдруг стал думать. Как это было интересно! Все вокруг стало таким удивительным! Было весело, грустно – скучно почти не было, как не бывает скучно детям. Мир только открывался для него.
Временами или, чтобы было понятнее, иногда дому даже бывало страшно. Да-да, страшно. Но здесь уж ничего нельзя сделать. Можно разучиться говорить, петь, рисовать. Можно разучиться делать многие нужные вещи, но разучиться думать нельзя, раз уж ты когда-то начал это делать.
Первое, о чем подумал дом, – это то, что в нем никто не живет. Одиноким он себя назвать не мог, что это такое, он еще не знал. (Может быть, и даже наверняка, в нем раньше жил кто-то, но тогда он еще не умел думать.)
Дом отметил это про себя, а потом начал думать о другом – какой смешливый мальчишка пробежал по улице с брызгалкой в руке – он был ему уже знаком. К тому времени ему было уже знакомо многое, хотя не все было понятно. Но это – дело наживное, считал дом: я ведь совсем недавно начал думать...
И вот однажды к нему подошел человек. Я не буду говорить, как звали его. И дом просил меня об этом, и не самое главное в сказке имя этого человека.
К двери подошел человек. У него было что-то такое, что позволило ему без труда открыть дверь. Ты, конечно, догадалась, что это был ключ, но я хочу добавить – не простой ключ и вовсе не золотой, как ты могла подумать, а очень замысловатый. Во всем мире найдется два или три таких ключа.
О, какое это было ощущение! Человек! В доме! Да, человек пришел жить в дом.
Совсем скоро дом стал жить человеком – это неудивительно. Он же ведь все время думал, наш дом. Ближе человека у него никого не было. С ними всегда жила радость.
Дом нравился человеку, человек нравился дому. Летом человек приходил с душной и жаркой улицы, и дом встречал его свежестью и прохладой. Зимой после холодного ветра и снега дом дарил человеку тепло.
И все время – днем и ночью, утром и вечером, когда человека не было в нем, дом только и думал: где человек, не плохо ли ему... И очень жалел при этом, что не может ходить за человеком и оберегать его всегда и всюду.
За то время, что они были вместе, дом узнал много нового. Он был очень благодарен за это человеку.
А потом наступил день, когда дом узнал, что такое одиночество. Он узнал об этом не так, как можешь узнать ты, прочитав в толковом словаре, что одиночество – это состояние одинокого существа.
Нет, он узнал это всей душой. Узнал, когда понял, что произошло.
А собственно, ничего особенного и не произошло. Просто человек однажды вечером не пришел.
Дом тогда уже знал многое, но отчего люди уходят и не приходят, не знал. Может, и человек не знал, почему он ушел, но о том мне абсолютно ничего не известно.
Человек не пришел сегодня, не пришел на следующий день и послезавтра. Но дому казалось, что это все еще тянется «сегодня», а человек просто опаздывает.
Наконец человек появился. Как ни в чем не бывало открыл дверь, и они опять зажили счастливо. Так по крайней мере казалось дому. Но потом человек опять ушел, и опять пришел, и снова ушел. И каждый раз его не было все дольше и дольше.
Дом уже понял, что длится его отсутствие не один день, и вместе с тем то, что человек не просто опаздывает или задерживается, что все совсем иначе... И все-таки дом был по-прежнему счастлив, если человек возвращался к нему, хотя каждый раз дом становился все грустнее и грустнее.
И вот однажды человек снова подошел к дому после долгого-долгого своего отсутствия.
Был поздний вечер поздней осени. Ключ отчего-то долго не пролезал в замочную скважину, а когда человеку наконец удалось его туда вогнать, он не смог открыть замок.
Человек немного задумался. Дом вроде был таким же, как прежде. Правда, он давно в нем не был, но ведь ключ был тот же, хотя немного стерся оттого, что человек много раз открывал им другие дома.
На улице было холодно. Человек возвращался в этот дом только тогда, когда некуда было больше идти, да и в последнее время он начал подумывать о том, что, может, не стоит больше никуда уходить от этого дома...
