ветром по степям. Немногие цари понимают сейчас, что развал Хастинапура лишит силы и нас, обречет на медленное вымирание, если, конечно, через пару лет не нахлынут дикие племена, чтобы вырезать всех — и хитрых, и мудрых, и расчетливых. .. Даже я, полновластный хозяин страны мадров, не могу предостеречь свой народ. Ты недавно из Панчалы. Скажи, Муни, привержены ли пан-чалийцы благому поведению? — спросил Шалья.
Они не любят войну, кротки и благочестивы, — подумав, сказал я. — Иначе почему бы Юдхиштхира опирался на них в борьбе с Хастинапу-ром?
Этого я и боялся, — печально сказал Шалья. Я искренне удивился:
Вас не радует, что где-то чтут дхарму? Если бы вы могли перенестись в наш лагерь дваждырожденных, полный песен, доброты и тончайших душевных движений, вы бы попытались создать нечто похожее и у себя.
Шалья покачал головой, взирая на меня с грустным сочувствием:
— Добродетель — величайшее из сокровищ. Я хорошо знаю, какое упоение духа дарит дваж- дырожденному вхождение в узор своих братьев. Но нас ждет война. Дурьодхана командует бесстрашными убийцами, которым не страшны ни божий гнев, ни угрызения совести. Разве вы сможете противостоять их напору? Сначала вы должны обрести сердца тигров. Пойдут ли на это Панда-вы? А если они решатся превратить вас в достойных соперников Кауравов, не ускорят ли они этим самым приход Калиюги? Я не обещаю, что поддержу Юдхиштхиру, — продолжил Шалья, повернувшись всем телом к терпеливо молчавшему На-куле, — карма сама определит, на чьей стороне выступать мадрам. Я не брахман, я — царь. Мой первейший долг — благополучие доверившихся мне людей. Если я поверну сейчас свои колесницы против Кауравов, то мои воины или откажутся сражаться, или будут столь трусливы, что я проиграю войну. Для того, чтобы заставить их подчиняться мне, придется казнить непокорных, то есть у себя дома, еще до начала войны, пролить кровь. Как видите, властелин тоже не свободен. Но я окажу содействие вашему отряду. Меня к этому обязывает обычное гостеприимство. Надеюсь, что не навлеку на себя гнев Кауравов. И еще, На-кула, передай Юдхиштхире, что когда дело будет касаться меня самого, то я сделаю все, о чем бы он меня ни попросил.
На этом прием закончился, и Шалья повел нас в соседнюю залу, где на циновках среди подушек и цветов стояли блюда с благоухающим рисом, горячими лепешками и грудой фруктов. За трапезой собрались все дваждырожденные, прибывшие из Пан-чалы, а также родные и приближенные Шальи. Глядя на оживленного владыку мадров, перевоплотившегося в заботливого хозяина, я подумал, что этот тучный простоватый человек — единственный из носящих диадему, заставил меня почувствовать всю тяжесть и муку дхармы властелина.
Лучезарные ашвины — божества утренней и вечерней зари — крутят колесо дней и ночей. Катится колесо, мелькают двенадцать спиц, за жарой приходит холодный дождь, за дождями — прохладный сезон, а он вновь сменяется жарой. Нет конца вращению колеса, которому подчиняются и люди и боги. О прекрасые ашвины! За движением ваших колесниц следуют все живые существа.
Истек почти месяц с тех пор, как я спасся из Хастинапура. Сколько ни перебираю четки событий, как ни просеиваю свою память, все натыкаюсь на противоречия. Нет, я не ставлю под сомнение свидетельства боговдохновенных создателей Махабхараты. Но ведь могли же последующие переписчики что-то исказить и переиначить. Текст эпоса свидетельствует, что великая битва на Ку-рукшетре началась вскоре после истечения тринадцатого года изгнания Пандавов. В моей же глубокой памяти временной промежуток между возвращением Пандавов в Кампилью и первой стрелой, пущенной на Курукшетре, наполнен таким количеством переговоров, путешествий, вооруженных стычек и политических маневров, что и жизни одного поколения могло бы не хватить…
Да и в Махабхарате описаны посольство брахмана в Хастинапур, поездка Арджуны и Дурьод-ханы к Кришне, встреча с Шальей и другие события. Если учесть, какие огромные расстояния лежат между Хастинапуром, Дваракой, Кампильей и Шакалой, то становится ясным, что подготовка к войне должна была занять не один год.
Впрочем, можно ли в таких делах полагаться на человеческую память? Бесконечен лабиринт воспоминаний, и сколько ни всматриваюсь я в прошлое, никак не могу постичь прихотливого узора кармы, перенесшей меня из сельской общины в глубине тропических лесов в отряд блистающих доспехами кшатриев, что день за днем упорно продвигался по горной дороге к сокрытому снегами сердцу Гималаев.
Впереди поднимал пыль дозор из десяти всадников, набранных среди местных жителей, хорошо знающих горы. За ними следовали двадцать кшатриев в сияющих панцирях и шлемах. Их длинные копья мерно поднимались и опускались в такт плавной рыси, словно щетина на загривке тяжело дышащего кабана. Замыкали длинную процессию низкорослые навьюченные лошади, которым предстояло перевезти через горы провизию и лагерное снаряжение.
И вновь перед моим внутренним взором встает летящий лик Арджуны, осененный знаменем Ханумана, в окружении молодых дваждырожден-ных. Солнце отражается в медном зеркале панциря. Конь медленно и плавно ступает по желтой тропинке, окаймленной зелеными травами и се-ребрянными кусками гранита. Тени деревьев ложатся под копыта, подобно шкурам леопардов.
Арджуна ехал в горы, оставив мрачные залы дворцов и давящую жару равнин. Заручившись у своего дяди обещаниями помощи, наш предводитель повернул коней на север. И потянулись однообразные дни утомительных переходов. Впрочем, мы с Митрой чувствовали, как в неспешной череде событий развертывается какой-то план, заблаговременно составленный могучим разумом Юдхиштхиры. Поход к мадрам был лишь ничтожной частью этого плана, а горы — истинной це-лью.Тде-то там, в снежной вышине Гималаев вдали от человеческих троп, жили боги. С ними, непостижимыми для нас хранителями мира, вновь искал встречи Арджуна.
После застоялой тишины раздавленных жарой пустынь горы ошеломили меня звоном талой воды, колокольным набатом крон огромных сосен, грохотом дальних камнепадов. Вместо пыльной пестроты равнинных пейзажей здесь царила высокая гармония приглушенных сине-зеленых тонов. Краски в чистом прохладном воздухе горной страны, казалось, обретали первозданную яркость. Красно-коричневые горы в зеленых оборках поднимались отлого, волна за волной, как морские валы. Синие горы стояли на горизонте и с каждым днем прибывали в размерах. Еще неделя пути, и прямо над нашими головами поплыли в безбрежной голубизне сияющие белые пики. По вечерам они наливались густым синим цветом и казались могучими водяными валами. Оттуда тянуло свежестью талого снега.
День за днем бесконечная змеящаяся тропа уводила нас все выше. Но сомнения и страхи волочились за мной как неуклюжий хвост дракона. Зачем опять переносить тяготы пути, если даже крайнее напряжение сил в Хастинапуре осталось бесполезным броском костей в огромной игре, которую ведут Пандавы. Сколь долго будем мы тратить жизненные силы в безнадежной борьбе? Мысли кружились в голове, повторяясь вновь и вновь, как эхо в гулкой пустоте души.
В эти дни именно Арджуна — гордый, бесстрастный, недоступный милосердно поддерживал во мне силы. Он предложил нам с Митрой и Джана-ки ехать рядом, коротая время беседой. Всего несколькими фразами объяснив истинный смысл происшедшего в Хастинапуре, он снял с нас бремя ответственности за бесплодность попыток изменить течение событий.
Никто и не надеялся, что вам удастся заставить Дхритараштру отказать в поддержке собственному сыну. Ваши беседы с патриархами не могли поколебать весов кармы, нависшей над нашим Братством. Но могли ли мы не предпринять последней попытки? Теперь пелена сомнений прорвана, и мы можем действовать. Вы выиграли для нас целый месяц. Ну, а мне, — как-то по– мальчишески легкомысленно улыбнулся Арджуна, — может быть, спасли жизнь.
Вы раньше не были уверены, есть ли у Кар-ны божественное копье? — спросил Митра.
Мы и сейчас не во всем уверены, — ответил Арджуна, — но именно ваши вести заставили меня окончательно решиться на новое восхождение к твердыням небожителей.
И еще Арджуна много говорил о войне:
— Война позволяет кшатрию соблюсти свою дхарму, крестьянину — избавиться от необходимо сти горбиться на поле и заискивать перед сборщи ком податей. Лишь на войне человек познает тщет ность всех привязанностей в этом мире. Его путь становится прямым, как стрела. В походе радуешь ся глотку
