И долго берегла меняОт копий здешнего огняНеопалимая броня.Но хлынул бунт. Не залив взора,Я устоял в крови. И вот,Мне, пасечнику лунных сот,Дано вести погибшим счетИ знать, что беспощадно скороВселенная, с былых высотУпав на черный эшафот,С ума безумного сойдет.1925* * *В смятой гимназической фуражкеЯ пришел к тебе в наш белый дом.Красный твой платок в душистой кашкеКолыхался шелковым грибом.Отчего — не помню, в этот вечерКосы твои скоро расплелись…Таял солнечный пунцовый глетчер,Льдины его медленно лились.Кто-то в… белом на усадьбу,[31]Бросил эху наши имена.Ты сказала вдруг, что и до свадьбыТы совсем уже моя жена.«Я пометила тайком от мамыКаждый лифчик вензелем твоим…»Припадая детскими губамиК загоревшим ноженькам твоим,Долго бился я в душистой кашкеОт любви, от первого огня…В старой гимназической фуражкеУ холма похорони меня.1925–1926* * *Мне больно жить. Играют в мячДва голых мальчика на пляже.Усталый вечер скоро ляжетНа пыльные балконы дач.Густым захлебываясь эхом,Поет сирена за окном…Я брежу о плече твоем,О родинке под серым мехом…Скатился в чай закатный блик.Цветет в стакане. Из беседкиМне машут девушки-соседкиМохнатым веером гвоздик:«Поэт закатом недоволен?Иль болен, может быть, поэт?»Не знаю, как сказать в ответ,Что я тобой смертельно болен!1925–1926БуряВ парче из туч свинцовый гробНад морем дрогнувшимпронесся.В парчу рассыпал звездный снопСвои румяные колосья.Прибою кланялась сосна,Девичий стан сгибая низко.Шла в пенном кружеве волна,Как пляшущая одалискаПрошелестел издалека,Ударил вихрь по скалам темным —Неудержимая рукаВзмахнула веером огромным,И, черную епитрахильНа гору бросив грозовую,Вдруг вспыхнул молнии фитиль,Взрывая россыпь дождевую…Так серые твои глазаТемнели в гневе и мерцалиСияньем терпким, как слезаНа лезвии черненой стали.1925–1926* * *
