«Всех убиенных помяни, Россия…»

Был взгляд ее тоской и скукой
Погашен. Я сказал, смеясь:
«Поверь, взойдет над этой скукой
Былая молодость». Зажглась
Улыбка жалкая во взгляде.
Сжав руки, я сказал: «Поверь,
Найдем мы в дьявольской ограде
Заросшую слезами дверь
В ту жизнь, где мы так мало жили,
В сады чуть памятные, где
Садовники незримые растили
Для каждого по розовой звезде».
Она лицо ладонями закрыла,
Склонив его на влажное стекло.
Подумала и уронила:
«Не верю», — медленно и зло.
И от озлобленной печали,
От ледяной ее струи,
Вдруг покачнулись и увяли
И звезды, и сады мои.

Гельсингфорс, 1926

* * *

Блажен познавший жизнь такую
И не убивший жизнь в себе…
Я так устал тебя былую
Искать в теперешней тебе.

Прощай. Господь поможет сладить
Мне с безутешной думой той,
Что я был изгнан правды ради
И краем отчим, и тобой.

На дни распятые не сетуй:
И ты ведь бредила — распни!
А я пойду искать по свету
Лелеющих иные дни,

Взыскующих иного хлеба
За ласки девичьи свои…
Как это все-таки нелепо —
Быть Чацким в горе от любви!

Август 1927

* * *

…Когда судьба из наших жизней
Пасьянс раскладывала зло,
Меня в проигранной отчизне
Глубоким солнцем замело.
Из карт, стасованных сурово
Для утомительной игры,
Я рядом с девушкой трефовой
Упал на крымские ковры.
В те ночи северного горя
Не знала южная земля,
Неповторимый запах моря,
Апрельских звезд и миндаля.

…Старинное очарованье
Поет, как памятный хорал,
Когда ты входишь в дымный зал,
Роняя медленно сиянье.
Так ходят девушки святые
На старых фресках. В темный пруд
Так звезды падают. Плывут
Так ночью лебеди немые.
И сердце, бьющееся тише,
Пугливей лоз прибрежных, ждет,
Что над тобой опять сверкнет
Прозрачный венчик в старой нише.

1927

Александрийский стих

Когда мне говорят — Александрия..

М. Кузмин[32]

Когда мне говорят — Россия,
Я вижу далекие южные степи,
Где был я недавно воином белым
И где ныне в безвестных могилах
Отгорели мигающим светом
Наши жертвы вечерние — четверо братьев…