«Всех убиенных помяни, Россия…»

Когда говорят мне — Россия,
Я вижу глухой, незнакомый мне город.
В комнате бедной с погасшей лампой
Сидит, наклоняясь над дымной печуркой,
И плачет бесслезно так страшно, так быстро
Осиротевшая мама…
Когда говорят мне — Россия,
Я вижу окно деревянного флигеля,

Покрытого первым сверкающим снегом,
И в нем — Твой замученный, скованный взгляд Твой,
Который я вижу и тогда,
Когда не говорят мне — Россия…

* * *

Как близок этот день вчерашний:
Часовня, ветер, васильки
И ход коня вдоль пестрой пашни,
Вдоль долгой шахматной доски.

Течет густая струйка зерен
С лениво едущей арбы.
Косится вол на черный корень
Сожженной молнией вербы
И машет пыльными рогами.
Во ржи кричат перепела.
Как старый аист, млин[33] над нами
Устало поднял два крыла.
Вдали залаял пес кудлатый.
Клокочут куры на шестах.
Квадратным глазом смотрят хаты
Из-под соломенных папах.
Вся в смуглом солнце, как ржаная,
Как жаркая моя земля,
Смеется дивчина босая
У стонущего журавля…

С какою верой необъятной
Жилось и думалось тогда,
Что это солнце — незакатно,
Что эти хаты — навсегда.

1927

* * *

Иногда мне бывает тихо.
Минуты плывут, как дым.
Сладко пахнет гречихой —
Или это пахнет былым?

Не знаю… Грустя бессильно,
Помню еще до сих пор:
На углу, у площади пыльной
Травою поросший двор.

Вечер. Над тетей Маней
Жужжит зеленый жук.
Внизу, в лиловом тумане, —
От лампы желтый круг.

А за кругом так непонятна —
«Взрослая» жизнь для меня:
Ученических платьев пятна,
Крики, смех, беготня.

Во что вы играли? В горелки?
Просто в молодость? В мяч?
Чей-то хохот, низкий и мелкий,
По травам прыгает вскачь.

Тенью широкой и длинной
Кто-то бежит у дверей.
Кто это — ты или Нина?
(Да святится память о ней!)

Сонно ем грушу и слышу
Говор: «Хочется пить…»
«Почему непременно Мишу?»
«Слушай, дай прикурить!»

А мне все равно. Курите.
Падаю в сонное дно…
Тетя, что там в корыте
Будто пищит? Все равно…