Плоды свободы

О! Еще как! Одна только Меллинтан ведала, как он добивается у солдат этой слепой веры в себя – безжалостного делателя вдов и сирот. Он никогда не считался с потерями, никогда не останавливался перед препятствиями, словно их не существовало в природе.

– Ты не видела отца на шканцах, – вздохнул Идгард. – Кажется, что он зрит будущее.

Впалые щеки Сины в сумерках отливали мраморной белизной, как у статуи. Впрочем, она почти что окаменела. Известно же, что у Истины взгляд василиска.

– Так оно и есть. В некотором смысле, – молвила она, льдисто хрустнув каждым словом. – Если заранее все спланировать и много раз повторить каждый ход…

Губы княжны онемели, будто обожженные собственным горячим дыханием. Как же она сразу не догадалась?! В конце концов Сина Эск порождена была от Аластаровых чресел, чтобы в должной мере унаследовать его мыслительные способности. Стоило лишь спросить себя: «А каков бы оказался твой план, задумай ты разом избавиться от всех?», – и ответ пришел сам.

Они с Идгардом несколько мгновений смотрели друг на друга, потрясенные дерзкой задумкой хитроумного князя. А потом его наследник не выдержал и расхохотался:

– Скажи мне, Сина, не как дочь Эска, а как диллайн, скажи – как… как его можно не любить? Он – великий человек!

Сказал почти с нежностью. И сразу почувствовал одновременно и облегчение, и радость, и возбуждение. Дико прозвучит, но Аластар Эск наконец-то признал в сыне равного – соперника, мужчину, воина. С детьми не воюют, против несмышленышей не сплетают смертельную сеть интриг.

«Меллинтан, я больше не Совенок!» – ликовал мысленно Идгард.

– А еще в тебе говорит шурианская кровь, раз ты способен так искренне восхищаться негодяем, – снисходительно ответствовала княжна. – Но ты прав. Аластар – сама воплощенная в плоть Одержимость Властью. Как диллайн – я восхищена, как твоя сестра – в ярости. А как урожденная Эск – даже вообразить себе не могу, что нам теперь делать. А ты?

– Я, сестричка, буду старшего брата выручать. Он бы меня не бросил в беде, – лукаво улыбнулся Идгард.

«И все же ты – не Аластар, – подумалось Сине. – И это самая лучшая новость и для меня, и для Файриста, и… для всех детей Меллинтан».

Касание божественных крыльев было подобно огненному ветру или вспышке тысячи солнц. Чудилось – волосы трещат от жара, а каждый вдох превращает легкие в угольки. И свет… Свет внутри и снаружи, под слезящимися веками, в раскрытом для крика рту, во чреве и костях.

«Меллинтан, Которая Свет! Пощади!»

И когда к глазам вновь вернулась способность видеть, когда высохли слезы благоговения, Сина увидела на стремительно темнеющем небе четыре луны – золотую, белую, сизую и алую.

Ноги не удержали княжну, она опустилась на колени прямо в снег, завывая по-ролфьи в голос от острейшего предчувствия, что дни Одержимости сочтены.

Как объяснить непосвященному, что такое быть стрелой, пущенной сильной и умелой рукой, лететь к цели без возможности свернуть с пути намеченного, без права остановиться, без воли измениться? Кому поведать о своей душе, вечно охваченной мукой неудовлетворенности и томлением?

Алая луна взошла, как знак Избавления для диллайн. По-другому и быть не могло.

Грэйн

Посвященная Локки капитан эрна Кэдвен Грэйн терла глаза кулаком, безжалостно щипала себя то за руку, то за ляжку и кусала губу, уже и без того истерзанную клыками. Но несмотря на то, что все эти действия ролфийка производила с должным тщанием и одновременно, безумие не отпускало ее. То есть совсем. Так жутко Грэйн не было еще никогда в жизни. Несчастная пересчитывала луны на ночном небосклоне – и раз за разом у нее выходило – четыре! Хоть ты тресни, хоть череп сама себе раскрои или вспори себе брюхо, а все равно – четыре! Не три, как испокон веков положено, не две и не одна, а именно четыре.

– Когти Локки, да откуда ж ты вылезла-то, проклятая? – в отчаянии всхлипнула эрна Кэдвен и в который уже раз зажмурилась и потрясла головой. Не помогло. Стоило приоткрыть осторожно глаза – и вот она, опять! Лишняя луна упрямо карабкалась к зениту, сияя алыми толстыми боками и одевая в багрянец заснеженные мрачные стены искомой каливы Этенхари на другом берегу речки… а какая теперь разница, какой именно речки! Последние Дни настают, до названий ли теперь?

– Не буду больше пить, – жалобно проскулила Грэйн и снова ущипнула себя за ляжку. – Слышишь, Локка? Все, ничего крепче эля от сей поры! Да что ж это такое-то, а? И впрямь Конец Мира, что ли? Ну?! Ответь же мне, Огненная! На кого еще уповать мне, если не на тебя?

– Белая Свора Отца, Верная! Ну что же ты все скулишь? От твоего жалобного тявканья Чертоги содрогаются! Видит Оддэйн, ты же воешь громче Маар-Кейл!

Верно, Грэйн и впрямь переборщила с мольбами, раз Госпожа битв явилась ей наяву и во плоти. Встала напротив, сияя нестерпимым блеском золотого взгляда, и чуть ли не плевалась теперь от раздражения.

– А кого еще звать мне, моя госпожа? – резонно заметила ролфийка, сразу успокоившись, будто собака, заслышавшая речь хозяина. – Воззови я к Морайг или Глэнне, разве будет толк? И напрасно ты гневаешься на меня. Взгляни и ответь – разве способна я своим умом постичь эти грозные и дивные явления?

И, на тот случай, если богиня сама еще не заметила творящегося в небесах непотребства, ткнула пальцем в лишнюю луну.

– О да, явления дивные и грозные, тут ты не ошиблась, – торжественно сверкнула очами Локка. – И верно подмечено, что они не для твоего ума, глупая Гончая. Не каждый день ты наблюдаешь рождение еще одного божества.

– То есть… – Грэйн, привычно пропустив мимо ушей язвительное замечание богини насчет ее, Грэйн, сообразительности, прищурилась и взглянула на новорожденное небесное тело уже трезвым взглядом. – Родилась новая богиня? О! Но… как? И – прости мне эти расспросы, госпожа! – от кого? – сообразив, что именно ляпнула и кому, ролфийка смущенно потупилась и пробормотала вдогон: – То есть я имела в виду… видишь ли…

– Не заставляй меня сомневаться в твоем здравомыслии, Верная! – хохотнула Огненная Луна. – Неужто до сей поры ты считала, что боги рождаются тем же способом, что и смертные?

– Ну, кто ж знает, – обиженно буркнула эрна Кэдвен. – Недаром же вы, лунные богини – дочери Оддэйна, Который есть Истина и Закон. Вдруг да как-нибудь так… э-э… этак, – и покрутила кистью руки, пытаясь наглядно показать, что именно подразумевала под «этак».

Локка рассмеялась так, что в зимнем небе прогремел вполне себе майский раскат грома и разве что звезды с небосклона не посыпались.

– О, Грэйн! Стоило тебе почуять запах своего змея, и где очутились твои помыслы?

– А вот этого не касайся, госпожа. – Ролфи показала зубы. – Не тебе осуждать меня за помыслы, коль скоро мою верность они не колеблют. Итак? Объясни же до конца, раз начала! Мне неведомо, как рождаются боги, но основы астрономии мне все-таки известны. И я…

– Ты – моя приемная дочь, а не родная, Грэйн, – посерьезнев, сказала богиня. – Но даже будь ты родной, я бы не стала открывать тебе тайны мироздания, ибо это знание не для людей. Не огрызайся, дитя; твой смертный разум все равно не вместит этого, да и не к чему тебе космогония с астрометрией и все прочие науки, потребные избравшим путь Познания. Твоя дорога – вера и верность. Прими и верь, как и подобает ролфи.

– Но…

– Чего ты хочешь от меня, волчица? – Голос Локки словно отдалился, и каждое ее слово теперь сопровождалось каким-то призрачным эхом. – Чтобы я поведала тебе о ледяных черных пространствах, где нет ни верха, ни низа, ни времени, ни расстояния? Ты не поймешь. Что с того, если я расскажу или даже покажу тебе раскаленную пыль, из которой рождаются звезды? Ты не осознаешь и крохотной доли. Но ты и не должна. Ведь и для меня непостижимо то, что заставляет тебя любить и клясться. Каждому свое, моя Грэйн, моя Верная. Прими это и будь спокойна.