п
В густом тумане, приятно холодившем пылающие щеки, Джойана бродила, согнувшись в три погибели, до тех пор, пока не прошла мерзкая дрожь в разбитых до крови руках, пока в охрипшем горле не перестала гулко пульсировать кровь. Ходила-бродила и слушала тихий шепот духов янамарских, таких же изболевшихся насквозь и несчастных, как сама шуриа. И шаг за шагом уходила в туман, но возвращалась отчего-то в ту ночь, когда очутилась в трюме «Ускользающего», когда Грэйн вызвал к себе капитан Нимрэйд, а потом та вернулась…
Только теперь надругались не над смертной слабой женщиной, а над всем Джезимом. Веками терпела Земля Радости насилие от Предвечного, веками терзалась муками, но теперь, когда он попирает ее ногами Хереварда Оро, страдания стали невыносимыми, а боль нестерпимой.
Джойана Алэйя крепилась-крепилась, да и заскулила побитою сукою от жалости к Джезиму. Будто это ее растянули за руки и за ноги захватчики-колдуны, да и отымели по-солдатски без всякой пощады, глумясь и насмехаясь над покоренной. Будто это она валялась в пыли, распятая и опозоренная, моля о смерти и забвении.
А когда сил совсем-совсем не осталось, нарисованная на Джонином животе Змея вгрызлась в свой Цветок, попутно разрывая внутренности шуриа огнем и жаром. Она проела женщину насквозь, до самого сердца, она выпила кровь из жил и мозг из костей, отравила, заставив почернеть и обуглиться то, что осталось от божественной «трапезы». А потом спросила очищенный от плоти невесомый дух Джойаны: «Что ты сделаешь, когда я воскрешу тебя?»
«Убью Предвечного-Хереварда», – стало ответом, правильным ответом.
Вот оно, значит, как воплощать собой саму Землю – самую беззащитную из богинь этого мира – оставаться слабой и смертной, но все равно выступать против сильного и колдовского. Не бояться смерти, не жалеть о потерянном, не надеяться на победу, но противостоять. Да, это страшно нечестно, зато правильно.
– В Шармейн пойдем, в Жасминовую Долину, – отрезала Джона сварливо.
И больше за все утро не вымолвила ни словечка, посрамив тем самым немногословных диллайн, предаваясь любимейшему занятию всех детей Шиларджи – изо всех сил жалела себя, разнесчастную.
Ведь и впрямь без слез на бывшую леди Янамари не взглянешь. Грязная, местами закоптившаяся, загнанная в угол, променянная на паровозы, шантажируемая богами и людьми несчастная одинокая женщина! Никем не понятая, всеми брошенная! Джэйфф и Грэйн не в счет, конечно. Их присутствие – вещь сама собой разумеющаяся. А все остальное плохо, очень-очень плохо! И Джойана всю дорогу до усадьбы пила нечеловеческие свои страдания ведерными чашами, до дна, не оставляя воображаемому врагу ни капли.
Жасминовой долина называлась не без оснований, чего-чего, а кустов там хватало, чтобы в начале каждого лета воздух здесь благоухал и сводил с ума своей сладостью. Семейное предание утверждало, что дом в столь живописном месте был построен волею прадеда Джоны для своей любимой, но хворой кровохарканьем дочери. Очень сомнительная версия, если знать норов мужчин из рода Янамари, отличавшихся редкостной прохладностью к отпрыскам женского пола. «Еще одна девка», – только так звали они девочек, и никак иначе.
К тому же селить чахоточную в эдакой сырости все равно, что заживо в могилу класть. Рядом текла живописная речушка, в полудиком парке на каждом шагу встречались родники, а от рукотворного озера по утрам поднимался красивый и густой, но немилосердный к больным легким туман.
Уж Джойана-то в свое время вдоволь налюбовалась прелестями Шармейна. Ее, сосланную сюда на верную погибель, старинный, разрушающийся дом принял в свои цепкие объятия, как родную. Он доверчиво поведал юной шуриа все-все тайны, не попросив ничего взамен. Напротив, одарив благосклонным взглядом старинных мутных зеркал, согрев тщедушную «змейку» жаром старомодных в полстены каминов, развеселив забавными фресками, которыми был разрисован потолок в каждой комнате. И, будто сговорившись с яблоневым садом, романтическими мостиками, столетними дубами и зарослями жасмина, дом спас свою маленькую жилицу от тоски и безвременной смерти. Сделавшись же графиней, Джона отплатила ему добром – отремонтировала и сохранила в относительной целости.
И теперь пришла, а точнее, приползла к потрескавшемуся порогу, к толстым каменным львам, бдительно дремлющим у парадной двери, приползла в поисках краткого покоя между битвами. И была принята с радостью и щедростью сторожившими усадьбу глухонемыми женщинами – матерью и дочерью. Те, в отличие от трех дряхлых волкодавов, были счастливы новым лицам. Собаки полаяли-полаяли, да и затихли, единожды встретившись взглядом с эрной Кэдвен, поджали хвосты и старались ролфийке лишний раз глаза не мозолить. А сторожихи тут же пали жертвой мужского шурианского обаяния, стоило Джэйффу приподнять шляпу в приветствии. Мраморные львы умиротворенно мурлыкнули под ледяными пальчиками Джоны. «
– Ничего так логово, сойдет, – милостиво решила ролфийка, осмотревшись, и без промедления стала искать дорогу в кладовку со съестными припасами.
А когда Грэйн наелась от пуза, то сразу спать завалилась. Что с хелаэнаев взять? Как поели, сразу спать, а как поспали, так можно и поесть.
Джона же застыла посреди царства полотняных чехлов, паучиных королевств, пыльных долин, словно и сама превратилась в одну из статуй, заботливо укрытых от времени муслиновыми покрывалами. Но мраморные диллайнские девы в хитонах взирали на шуриа без восторга, их аллегорические совы, сидящие на плечах, пушили снежно-белые перья, а попираемые точеными ступнями змеи гневно разевали зубастые пасти.
Как будто не миновало четыре десятка бурных лет. И нет еще ни графского титула и богатства, нет сладкой истомы при одной только мысли о златоглазом Аластаре, нет подписи под брачным контрактом, поставленной дрожащим в руке пером, нет вкуса сорбета на губах от поцелуя Бранда, и ни люди, ни боги не слышали первого крика Раммана. Ничего еще нет. Еще не случилось с Джойаной слепящей роскоши императорского дворца, и восхитительно небрежного жеста, с которым Бранд Никэйн отбросил в сторону окровавленную дуэльную рапиру, еще не видели ее синие глаза, не шлепнулся на полированную столешницу мешочек, полный золота, – плата за месть убийцам мужа, и не шевельнулся под сердцем Идгард…
Известно же, что заблудившиеся в лесу люди бродят по кругу и все время возвращаются туда, откуда начали свой путь. А что же заблудившиеся по жизни? Разве не обречены они вечно ходить по широкому кругу и всегда натыкаться носом на знакомую кривую сосну. Снова и снова.
В это место, в Шармейн, в потаенную долину жасминовых зарослей приехала когда-то Джойана Алэйя – не нужная никому из родни обуза, обреченная к тому же на очень скорую и Внезапную Смерть. Сюда же вернулась она Джойаной Ияри, Священной Невестой Джойн, отмеченной присутствием самой Шиларджи. Что же изменилось, если девичье платье, извлеченное из гардеробных недр, до сих пор сидит как влитое? Атласный кушак немного полинял, а пышные кружева воротника обветшали. И любимая черная шляпа с пушистым пером словно только и ждала мига, когда займет свое законное место поверх смоляных кос. Осталось лишь щипнуть себя за щеки, чтобы кожу окрасил модный румянец.
«
– Это – я, – не слишком уверенно шепнула Джона, пристально вглядываясь в свое отражение.
Разве эти глаза видели, как падает на эшафот голова Лэрдена Гарби? Неужели эти губы касались губ Аластара Эска? Быть не может, чтобы пальцы Вилдайра Эмриса расплетали эти косы… Было или не было? Или время застыло каменной древней смолой, заключив в сердцевине шурианку навеки?
– Ты б поела, прежде чем рядиться в старые платья, – проворчал Джэйфф Элир, возникший за спиной так внезапно, словно с потолка упал.
Конечно же, он, пока не излазил весь дом от чердака до подпола, не успокоился, точно пьяница, дорвавшийся наконец-то до заветных бочонков. Везде сунул нос, как сделал бы любой шуриа, не равнодушный к тайной жизни вещей.
– В груди располнела, это есть, а в остальном стройна по-девичьи, – критически оценил стрелок
