— Отрезок ампутированного органа называется культей?
— Да.
— Разве не принято закрывать эту культю клапаном из брюшины?
— Вы хороший юрист, мистер Баннистер, но вы не хирург.
Баннистер не обратил внимания на легкий смешок в зале.
— Тогда будьте любезны, просветите меня.
— Отрезком брюшины культю не закрыть. Единственный способ состоит в крестообразном наложении связок. Таким образом вы перекрываете культю, чтобы избежать воспаления, западения ее или кровотечения.
— И вы всегда так поступали?
— Естественно.
— Доктор Тесслар утверждает, что ни в одном случае из шести овариэктомий, которые он наблюдал, вы ничего подобного не делали.
— Это чушь. Тесслар никогда не стоял рядом со мной. И если бы даже он находился в операционной, практически невозможно было увидеть, что я делаю. Разве что вместо глаз у него был рентген. Вместе с окружающими меня ассистентами, в присутствии Восса и других немцев, из-за экрана, закрывающего голову пациента, рядом с которой Тесслар, по его утверждению, сидел, он был не в состоянии что-либо видеть.
— А если он сидел сбоку и экран ему не мешал?
— Эта всего лишь предположение.
— Значит, как вы утверждаете, доктор Тесслар никогда не предупреждал вас о возможной опасности кровотечения и перитонита?
— Этого не было.
— И доктор Тесслар не спорил с вами по поводу того, что вы никогда не моете рук перед операцией?
— Нет.
Или что употребляете одни и те же инструменты, не стерилизуя их?
— Я опытный хирург, мистер Баннистер, уважающий свою профессию. И я отвергаю эти обвинения.
— Получали ли вы письменные указания, в которых говорилось, левое или правое яичко следует изымать, левый или правый яичник?
— Нет.
— Были ли случаи, что врачи ампутировали не тот палец на руке или ноге или что-то еще, потому что они не получали указаний?
— Это Ядвига, а не лондонская больница..
— Откуда вы знали, что именно надо извлекать? — Капрал Креммер, который проводил облучение, находился в операционной. Он и говорил мне — слева или справа.
— Креммер? Ах, капрал Креммер. Этот неопытный рентгенолог указывал вам?
— Он имел дело с рентгеновскими лучами.
— И если тут не было доктора Тесслара, значит, он не мог обращать ваше внимание на ожоги после облучения и на тот факт, что вы не даете-общего обезболивания?
— Повторяю. Я лично проводил пункцию. Оперировал я действительно быстро, что спасало пациентов от пневмонии, нарушения сердечной деятельности и, Бог знает, от чего еще. Сколько раз мне повторять вам это?
— Пока все не станет совершенно ясно.
Баннистер помолчал, внимательно изучая состояние, в котором находился Кельно. Настал тот самый переломный момент, до которого и судья, и присяжные еще могли испытывать к нему сочувствие. Неумолимый ход стрелок подсказывал, что подходит время кульминационного пункта его допроса.
— Значит, все сказанное Марком Тессларом, является выдумкой.
— Все это — откровенная ложь.
— Мужчины и женщины кричали. Их терзала невыносимая боль.
— Ложь.
— И вы грубо и бесцеремонно обращались с пациентами на операционном столе.
— Мое поведение было безупречно.
— Почему, по вашему мнению, доктор Тесслар стремился оболгать вас?
— Из за наших ранних стычек
— Вы упоминали случай, когда, практикуя в Варшаве, вы, не ставя Тесслара в известность, послали к нему на аборт члена вашей семьи. Я хотел бы, чтобы вы сейчас назвали этого пациента.
Кельно оглянулся в поисках помощи. Возьми себя в руки, сказал он себе, успокойся.
— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос.
— Потому что, как мне кажется, никаких подобного рода абортов не было. Доктору Тесслару пришлось оставить Польшу, чтобы завершить медицинское образование, из-за антисемитизма вашего студенческого общества, и я предполагаю, что доктор Тесслар никогда не проводил никаких абортов и не делал экспериментов для эсэсовцев в Ядвиге.
— Тесслар оклеветал меня, чтобы спастись самому! — закричал Кельно. — Когда я вернулся в Варшаву, он был членом тайной полиции коммунистов и у него было указание травить меня, потому что я был польским патриотом, который откровенно говорил о горестной судьбе, постигшей его любимую родину. И еще восемнадцать лет назад, когда британское правительство отказалось выдать меря, было доказано, что все выдвинутые против меня обвинения являются ложью.
— Я же предполагаю, — с невозмутимым спокойствием, которое резко контрастировало с волнением, охватившим Кельно, продолжал Баннистер, — что, когда вы вернулись в Польшу и выяснили, что доктор Тесслар и несколько других врачей остались в живых, вы скрылись и. в то же время пустили в ход ваши выдумки против них.
— Нет.
— И вы никогда не били пациенток, лежащих на операционном столе, и никогда не называли их проклятыми еврейками?
— Нет. И пусть мое слово противостоит слову Тесслара.
— Это обвинение, — сказал Баннистер, — в сущности, не имеет ничего общего со словами Тесслара. Это слова женщины, которую вы избили. Но она жива, и в настоящий момент направляется в Лондон.
8
Субботний вечер они провели в предместье Парижа вместе с французским издателем Кэди, а в воскресенье Эйба и леди Сару пригласил Питер ван Дамм, устроив для них прекрасный обед, на котором присутствовали мадам Эрика ван Дамм и двое их детей, оба студенты Сорбонны.
Дочь, тихая милая девушка, ушла в свою комнату. Антон ван Дамм извинился перед гостями: у него уже назначена встреча, но дал обещание приехать в Лондон для встречи с Беном и Ванессой.
— Пока ход процесса складывается не лучшим образом, — сказал Питер.
— Пока присяжные не выражают никаких эмоций. Мы получили сообщение из Польши, что доктор Лотаки будет свидетельствовать не в нашу пользу и, более того, так и не удалось разыскать Эгона Соботника.
— Времени у нас немного, — сказал Питер. Он кивнул жене, и, поняв намек; Эрика предложила леди Саре осмотреть квартиру, что дало возможность мужчинам остаться с глазу на глаз.
— Абрахам, я все рассказал детям.
— Я уже вечером догадался об этом. Должно быть, это было очень нелегко.
— Странно, но далеко не так трудно, как мне представлялось. Вы отдаете детям всю свою любовь, все свои знании и все же боитесь, что в критическую минуту потеряете их. Так вот — этого не произошло. Они плакали, в особенности из-за матери. Мой сын Антон сказал, что ему стыдно: он не знал этого раньше и он
