делать операции.
— Вам платили?
— Все гонорары доставались Фленсбергу.
— Но жить там все-таки было лучше, чем в Ядвиге.
— Все, что угодно, было лучше Ядвиги.
— Вас снабжали одеждой, нормально кормили, вы могли свободно передвигаться?
— И одежда, и питание были лучше, но я постоянно находился под охраной.
— И по завершении войны вы вернулись обратно в Польшу?
— Туда, где я раньше жил и работал.
— Словом, в Ядвиге вы и доктор Кельно выполняли для Восса определенную работу. Вам известно, что доктор Кельно разыскивался как военный преступник?
— Да, я слышал об этом.
— Но вы не имели отношения к националистическому подполью, и против вас не было выдвинуто никаких обвинений?
— Я не делал ничего плохого.
— Каковы ваши сегодняшние политические убеждения, доктор Лотаки?
— После того, что мне довелось увидеть в Ядвиге, я стал убежденным антифашистом. И я счел, что лучшую возможность бороться с фашизмом предоставляет коммунистическая партия.
— Вопросов больше не имею.
Томас Баннистер аккуратно оправил мантию, занял привычное положение и с долгим продуманным молчанием стал рассматривать Лотаки, Эйб послал записку О'Коннору: «Нас что-то беспокоит?»
«Да» — последовал ответ.
— Согласны ли вы с тем, доктор Лотаки, что до прихода Гитлера Германия считалась одной из самых культурных и цивилизованных стран мира?
— Стерилизованных стран?
По залу прокатился смешок.
— Вы не имеете права смеяться ни над одним свидетелем в моем суде, — сказал Гилрой. — Что же касается вашей линии допроса, мистер Баннистер... вы знаете свое дело, и я не собираюсь вам что-то советовать... впрочем, неважно, продолжайте. Объясните снова смысл вопроса, мистер переводчик.
— Я согласен, что до прихода Гитлера Германия считалась цивилизованной страной.
— И если бы кто-то поведал вам, что в последующие десять лет будет происходить в этой стране, вы, скорее всего, не поверили бы ему.
— Да.
— Массовые убийства, эксперименты на людях, насильственное изъятие половых желез в целях массовой стерилизации. До прихода Гитлера к власти вам такое не могло бы прийти в голову, не так ли?
— Нет.
— Можете ли вы согласиться, что любой врач, давший клятву Гиппократа, не должен был принимать участие в подобных действиях?
— Я вынужден вмешаться, — прервал его Гилрой. — Одной из проблем данного дела является выяснение, в какой мере нарушает принципы человеческой морали добровольное участие в данных действиях или насильственное принуждение к ним.
— Милорд, — сказал Томас Баннистер, в первый раз позволив себе повысить голос. — Когда я употребляю слова «принимал участие», я имею в виду любого хирурга, который занимался изъятием половых желез. Я не сомневаюсь, что доктор Лотаки знал о сути работ Восса, и хочу выяснить, почему именно ему было приказано заниматься ампутацией яичников и яичек.
— Я был вынужден это делать по принуждению.
— Я позволю себе прояснить ситуацию, — сказал Гилрой. — Мы находимся в Королевском суде, и данное дело рассматривается в соответствии с общепринятыми в Англии правовыми нормами. Вы стараетесь изложить дело перед судом присяжных, исходя из убеждения, что операции, проводившиеся по принуждению, могут служить основанием для клеветнических утверждений?
— Мое убеждение, милорд, — резко отпарировал в ответ Томас Баннистер, — состоит в том, что ни один врач, будь он заключенным или нет, не имеет права проводить такие операции!
Зал онемел от изумления.
— По крайней мере, теперь нам известна ваша позиция.
— Итак, доктор Лотаки, — продолжил допрос Баннистер, — вы в самом деле верили, что Восс будет использовать для операций неопытных санитаров СС?
— У меня не было оснований сомневаться в его, словах.
— Восс обратился к Гиммлеру, от которого и получил указание продолжать эксперименты. Если яичники и другие органы не будут извлечены подобающим образом, они окажутся негодными для экспериментов. Ради Бога, как можно было поверить в эту чушь относительно санитаров у операционного стола?
— Восс вообще был психом, — фыркнул Лотаки. — Все, что он делал, отдавало сумасшествием.
— Но он явно блефовал. Он должен был посылать отчеты в Берлин, и ему были нужны опытные хирурги.
— Значит, он мог послать меня в газовую камеру, как Дымшица, и найти другого хирурга.
— Доктор Лотаки, не будете ли вы столь любезны описать милорду и присяжным, что представлял собой доктор Дымшиц.
— Он был евреем, в годах, ему было лет семьдесят или около того.
— Условия жизни в концлагере еще больше состарили его?
— Да.
— Каков был его внешний вид?
— Он был очень стар.
— Слаб и немощен?
— Я... я... бы так не сказал.
— Он не мог больше работать хирургом... он не представлял больше интереса для немцев.
— Я бы... этого... не мог сказать... он слишком много знал.
— Но и вы, и Кельно знали не меньше его, но вас не отправили в газовую камеру. Вы перешли в частную клинику. Я предполагаю, что доктора Дымшица ждала газовая камера, потому что он был стар и слаб. Только в этом я вижу подлинную причину его гибели. Далее, доктор Кельно утверждает, что явился жертвой заговора коммунистов против него. Вы коммунист. Как вы можете оценить его слова?
— Я оказался в Лондоне, чтобы сказать правду! — вскричал Лотаки, которого била дрожь. — Почему вы считаете, что коммунист не может говорить правды или свидетельствовать в пользу некоммуниста?
— Слышали ли вы о Бертольде Рихтере, коммунисте, занимающем высокий пост в Восточной Германии?
— Да.
— Известно ли вам, что он и сотни других нацистов, которые в прошлом служили в концлагерях, ныне стали сторонниками коммунистического режима?
— Минутку, — сказал Гилрой, поворачиваясь к членам коллегии присяжных. — Я убежден, что мистер Баннистер совершенно прав в своем последнем утверждении, но оно не может быть сочтено доказательством, если будет представлено в данном качестве.
— Я хочу сказать, милорд, что коммунисты, не моргнув глазом, реабилитировали бывших нацистов и эсэсовцев, которые представляли для них ценность.
Каким бы черным ни было их прошлое, но, если они преклонялись перед алтарем коммунизма и если могли быть полезными для режима, все их прошлое предавалось забвению.
— Вы же не предполагаете, что доктор Лотаки был нацистом?
— Я предполагаю, что доктор Лотаки проявил гениальные способности в искусстве выживания, что он и доказал — не единожды, а дважды. Доктор Лотаки, вы говорили, что отправились к доктору Кельно как
