Лимпопо, или Дневник барышни-страусихи

просто они от нас не отделаются, потому что за все страдания нам положены какие-то компенсации- репарации. А сегодня до нас дошел слух уж совсем удивительный — в день нашего освобождения посреди фермы нам якобы поставят памятник, который будет изображать многострадального страуса в момент обретения им свободы.

112. Былые грехи

Память — это кафельный пруд,
в нем ручные рыбки живут,
а еще в глубине что-то светится на дне… —

так напевала я про себя на поляне, поджидая черную сову Нуар.

— Ты слышала? Нас скоро освободят! — поделилась я новостью, едва она появилась на клене.

Нуар почему-то заржала.

— Ты думаешь, будет не так? — пыталась я как-то интерпретировать ее веселье, кот. вызвала у нее эта благоприятная новость.

Она промолчала, отирая слезы.

Но потом все же заговорила:

— Запомни, пожалуйста, Лимпопо, что нельзя уповать на то, что кто-то подарит тебе свободу. Свободу можно добыть только самому.

— Говорят, кстати, что каждого отвезут, кто куда пожелает…

Тут сова просто покатилась со смеху. И я решила сменить тему.

— Ты случайно не слышала, за какие грехи мы мытаримся на этой ферме?

Этот вопрос я задавала ей не впервые, но она отмалчивалась. Вот и вчера только головой покачала.

Но на этот раз я проявила настойчивость:

— Ну а все-таки?.. Может, о чем догадываешься?

Она отвечала нехотя.

— Слышала я один апокриф, то есть историю недостоверную… о том, что одному особому и с тех пор даже не упоминаемому роду ангелов было поручено дуть в шофары, как только заметят, что вокруг рая ошиваются посторонние.

— Дуть в шоферы?

— Шофар — это духовой инструмент такой. Господь сам изготавливал их из рогов самых крупных баранов. Шофар издавал мистический страшный звук. Говорят, что от этого звука обрушились стены Иерихона. Был в древности такой город, великий и неприступный. А еще о звуке шофара следует знать, что он отгоняет дьявола от трона Всевышнего. И даже ангела смерти отпугивает. Во всяком случае, если шофар настоящий, собственноручно Создателем изготовленный.

— И что же произошло?

— Не знаю. Известно только, что на небесах случилась какая-то заварушка, и с тех пор смерть и здесь, на земле, косит живых почем зря. А из старых шофаров не осталось ни одного, только копии, сделанные людьми, но на них оригинальную мелодию не исполнишь.

— И сегодня еще существуют такие… шорафы?

— В шофар трубят только в синагогах — обычно на Новый год еврейский. А еще он каким-то образом связан с отлучением от общины. Это все, что я знаю.

— Скажи, Нуар, а тебе приходилось когда-нибудь слышать шофар — хотя бы ненастоящий, которым сегодня пользуются?

— Он издает три звука. Один называют текиа. Его описывают, как призывный, пробуждающий, как сигнал тревоги.

— Понятно. Это текиа.

— Есть еще шеварим, что-то вроде возгласа изумления.

— А третий?

— Теруа. Напоминает рыдания.

— А ты не думаешь, что, возможно, мы…

— Я ничего не думаю. И ни о чем таком, о чем ты сейчас подумала, не знаю ни я, ни другие.

— Кто мы такие, Нуар? О чем нам должны напоминать наши крылья? Ведь если они остались, значит, когда-то они нам понадобятся? Иначе какой в них смысл? Сколько нам еще здесь мытариться? Как ты думаешь?

— Не знаю, Лимпопо. Отправляйся с миром домой, хватит себя изводить.

Я ушла и, как обычно на рассвете, долго-долго смотрела на золотой диск солнца.

Короткая запись

Ск. освоб. Пдгтвк. Сб. вещ. прощ. плны. спры. кто куда. Альбтр. в Перс. Лимп. на Мадагаск. Я тоже.

113. Южная Звезда, Дада. Каких размеров Бог

Однажды в пятницу, что пришлась в тот год на двадцать девятое февраля, в полнолуние, Дада с величайшим в мире алмазом в зобу, который весь так и искрился у него внутри, набрел в верхнем течении Лимпопо на Источник тайн.

С тех пор как он проглотил бриллиант, некоторые называли его Бриллиантоедом, другие же, по названию проглоченного, — Южной Звездой. Он стал надеждой всех страусов на земле. А самые верные из его сторонников назвали себя дадаистами.

Размышляя о смысле множественного числа, я гуляла по лесу около парашютной вышки за стрельбищем, когда вдруг услыхала голос крота Игэлае.

— Понятно, — сказал он, — сперва взять пониже. Понятно.

— Тогда начнем, — просвиристел тоненький, но уверенный голосок. — Вот послушай.

И кузнечик Сабо, этот лысеющий, неказистого вида виртуоз, исполнил какую-то то ли арию, то ли каденцию. Он словно снимал паутинку с ночной звезды. (Петике это мое сравнение наверняка понравилось бы.) Несомненно, то была музыка сфер, неземная, я бы сказала, музыка, хотя это суждение и не отличается оригинальностью: очевидно, любому, кто слушает песни кузнечиков, приходит на ум разговор звезд. Он пел о рассвете и ложном рассвете, который обольщает смертных и у персов зовется «субх казиб», потому что он опережает рассвет настоящий — «субх садик».

Очередь была за кротом.

Из норы донеслись ужасающий скрип, скрежет, хрипы. Потом Игэлае высунул мордочку и нахально спросил:

— Ну как, здорово?

— А зачем Богу верующие, — спросила я вчера у совы, — если он настолько громадней нас?

— Он не громадный, а бесконечный. У бесконечности нет размеров.

— To есть Бог — это что-то бесформенное. Понятно.

— Скажем так: он искал для себя очертания. И думал, что найдет их в душе человека.