предстоящему коньяку.
— У тебя уже двадцать пять лет горят и еще не сгорели, крепкие, значит, нервы, — Гамлет приступил к подробностям: в редакции он познакомился с одним поэтом, который сейчас самый гениальный… но это все пустяки, друг поэта как-то выносит этот коньяк с завода.
Тут разговор приобрел оттенок беседы о священном напитке. В магазине он стоит триста рублей, ты не думай, что мы ворованное покупаем — только один раз, на пробу, литра полтора. Лицо мужа взволнованно горело. Ольгуша подумала: “Ну и дураки же мы бываем”.
— Какой поэт? Известный хотя бы?
— Ерофей Кипреев. Мальчишка, но пишет так, словно он на ты с небом. Правда.
— Ну хорошо, пригласи его на свадьбу — может, девочкам понравится. Он свободен? Кстати, я Костю пригласила. Какого, какого — Костю шилозадого. Встретила его на привокзалке, — она говорила с улыбкой, как говорят о чудаке, причуды которого тебя еще не затронули. — Бросился на меня: “Оля, Оля!” А сам весь красный. Говорит: милиция избила два часа назад. Возле дома его ждали, пытались задержать, он оказал сопротивление, его увезли и избили…
— Он сейчас в пермской странице “Московского комсомольца” ведь… Всех разоблачает, кажется, — сказал Гамлет.
— Да, я сразу: “Что же это делается, Костя!” А он радостно стаскивает шапку, голову наклонил, а там у него шишка, гребень, рубец. “Оля, разве ты не знаешь, что я самый скандальный журналист в городе и области!”
Жена воспроизвела шилозадого Костю полностью: покрякала его заедливым голосом и прошлась якобы раскованной походкой, подогнув и приволакивая ноги. Гамлет понял, что она слегка очнулась от боли за своего двадцатичетырехлетнего сынишку.
— Вот так-то лучше! А то: женись на Кирюте, женись на Кирюте! Ты ведь душевнобольная, а не душевно…
Еще полгода назад Костя работал в суперумном издательстве “Афина”, но его хозяин умер, а молодая жена хозяина (шестая) погрузила в свою машину все компьютеры и увезла в качестве наследства. Но опыт и знания сотрудников она не могла погрузить и увезти. Костя нашел другую работу.
А где были они все, с шилом в заднице, в годы застоя? Баб меняли, дрались с ними, их мужьями, другими любовниками уступчивых прелестниц, с дружинниками. Причем махались не так, чтобы кого-то покалечить и сразу в лагерь попасть — нет, какой-то ограничитель был в них словно изначально встроен.
— А будет на свадьбе Сан Саныч — три рубля за ночь? — спросила Ира. — Я люблю, когда он приходит. Давно не приходил...
— Он разбогател. Вряд ли придет к нам. Но ты не вздумай так его назвать! Чупраков Александр Александрович, и только так.
— Это не я, это же народное...
— Он теперь начальник Игната!
— А помню, как всегда спрашивал у меня: “Ирочка, где улыбка номер восемнадцать?
Всем хочется играть со словом, не просто “улыбка”, а “номер восемнадцать”. Всем нужна... литература. Или почти литература. Нет, искусство слова всегда будет нужно, думал Гамлет.
* * *
Жена то угрожающе стонала во сне, словно к ней явилась толпа сыновей, разом сосущих из многогорлой бутылки, то вдруг увещевательно мычала, видимо, обращаясь к уху: перестань, сколько можно трещать и пронзать! Гамлета понесло закрыть форточку. На этом пути его боднул рог телеантенны. Понятно, чьи это рога — ночь кроме всего прочего время разоблачений...
Его устремило на кухню: заклеить рассохшийся стул и тапок Ольгуши. Он час возился с “эпоксидкой”, бросил на половине работы. Написано, что нельзя работать с этим клеем больше часа. И так, словно волосы на руках стали расти с бешеной скоростью — такое вот ощущение. Сын отнес стул в прихожую, чтобы отдохнуть от запаха. Когда включал свет там, серым шнуром мелькнула мышь. Как-то надо уговорить Ольгушу купить мышеловку, а то ей все жаль этих серых зверьков.
Гамлет закрыл дверь из прихожей в кухню и взял вкусно эталонную кулинарную тетрадку дочерей. Кроме всего прочего, значит, начались бессонницы! Он под рецептом кулича стал составлять все возможные слова из слова “кроме”: ем, ор, мое, корм, ром, море, мор... Ему казалось, что он вот-вот напряжется и все поймет!
Уволюсь из газеты! Костя режет правду-матку, его избивают, а я... вычитываю это вранье, не могу больше!
Стоп, стоп! Если Костю избивает милиция по просьбе тех или иных разоблаченным им начальников, то... то и покушение на Степняка исключить нельзя. Кому-то он перешел дорогу, мало ли что... Конечно, не Похлебкин это сделал, но врагов у хозяина немало вообще-то и кроме Похлебкина. Да и вряд ли Похлебкин считает Степняка своим врагом...
Почему же я сразу Барабошкину-Полтергейстову поверил? “Сам Степняк подкопал”. Каким-то огненным пылесосом внутри кто-то прошел... “Не понял?” — откликнулась по-новорусски незатронутая часть. А что тут понимать, ответил Гамлет, этот огонь сосущий — стыд.
Где я опять оказался? В детстве мечтал спасти всех людей — переселить на другие планеты, пока солнце не погасло. А сейчас что? Полный паралич воли.
Под толпой составленных слов он стал писать самому себе. Бумага ухватилась за перо, ручка намотала на себя пальцы, а они — пальцы — вытягивали из мозга закрытое за семью дверями на девять замков (и опечатанное двенадцатью печатями). Когда он поставил точку, огненный пылесос внутри перешел на пониженные скорости, давая время для передышки.
Наше счастье в том, что мы несчастны в своей стране, подумал вдруг Гамлет. Буду печатать в газете все о путях... дорогах... спасения, что ли. Я должен! Сколько можно мучиться — пора что-то делать.
