Остальные оказывались в меньшинстве, и лейтенант молча кивнул, соглашаясь с принятым решением. Офицеры смотрели друг другу в глаза, поблескивавших в неровном свете фонарей техники.
– Надо передать им, что на таких условиях мы принимаем сдачу, пусть выходят по одному и складывают оружие перед входом, – сказал он, доставая мегафон.
Усиленный громкоговорителем голос донес до бандитов условия сдачи. Еще несколько минут у бандитов ушло на то, чтобы растащить наваленную баррикаду, после чего показались первые бойцы, с унылым видом выходящие из разбитых дверей и складывавших оружие перед выходом.
Почти все одинаково одетые, прятавшие лица за респираторами, они по одному спускались с лестницы, держа руки поднятыми над головой. Внизу их встречали солдаты, обыскивающие еще раз и забиравшие всякую мелочь, уже не нужную пленникам. Забирали ножи, сменные фильтры, остатки не расстрелянного боезапаса из карманов разгрузника и прочее, не выброшенное вместе с оружием. У одного бандита даже вытащили засунутый за пазуху ПБ, который тот пытался пронести. Когда понял, что его раскусили, попытался вырваться, но солдаты держали крепко. И прямо там же, не смотря на все его нытье и просьбы, пустили пулю в голову, в назидание остальным, если кто-то еще решит так же попытаться обмануть и пронести оружие.
– Надо кого-нибудь наверх отправить, – сказал Кантемиров, поглядывая с первой ступеньки на двери собора, – пусть за оружие посмотрит. Может, одни выходят, а другие там и останутся. Ведь даже точно не знаем, сколько там этих уродов. И еще пленники. Их тоже надо освободить. Лейтенант, может, выделите несколько человек?
– Ладно, – пожал тот плечами, нервно поглаживая приклад ручного пулемета, – возьмите этого своего специалиста по Кремлю, а я к нему несколько солдат выделю, пусть сравнит, насколько там все изменилось.
– Миш, – позвал Кантемиров, – все слышал?
Я, и так стоявший рядом и слышавший разговор от начала до самого конца, утвердительно кивнул головой. В это же время лейтенант вызвал четверых солдат, сняв их с занятых позиций и велев следовать за мной, обеспечивать безопасность и проследить за полной сдачей всего имевшегося у бандитов оружия.
Подниматься по разбитой и засыпанной мелкими обломками лестница собора было не очень приятно, особенно то, что каждый проходящий мимо тебя бандит смотрел на тебя таким взглядом, что казалось, душу должен был вырвать. Небольшие укрепления из мешком, сложенные перед воротами, разбитые вдребезги пулями крупного калибра, залитые кровью и высыпавшейся из пробитых мешков землей и мусором, оставляли открытым только небольшой проход, в котором даже два человека с трудом развернуться. Да и растащили закрывавшую вход баррикаду наспех, оставив еще более узкий проход. Пройти мимо не получилось, пришлось остановить медленно продвигавшийся поток пленных и протиснуться внутрь. Там зрелище открывалось тоже не из приятных.
Собор долго и упорно обстреливали, прежде чем принудили закрывшихся здесь бандитов к сдаче. Следы этих обстрелов были повсюду. Залитый кровью пол, мертвые тела, с контрольной дыркой в голове, лежащие среди обломков, у многих не хватало рук или ног – последствие попаданий крупнокалиберных очередей из пулеметов, насквозь пробивавших кирпичную кладку и не терявших убойной мощности, залетавших внутрь. Фрески облетели или были оббиты от сотрясений или рикошетивших осколков. Большие и высокие колонны, поддерживающие свод над головой, потрескались и местами разваливались. Даже в самом своде были дырки от попаданий гранат, летавших по навесной траектории. Один из пяти куполов, бывших символом города, просел и почти развалил под собой удерживавшие его конструкции, только каким-то чудом не рухнув вниз. Если бы это произошло, собор развалился бы, как карточный домик. Большой и старинный иконостас, сам по себе уже бывший большой исторической ценностью, но хрупкий и постоянно реставрируемый, был пробит пулями во многих местах. В старом дереве были такие дыры, что в некоторые взрослый человек без труда просунул бы голову. За ним, похоже, и держали пленников. Я огляделся. Двое из солдат встали рядом с постепенно растущей кучей оружия, а третий, подобрав РПК из той же кучи, занял позицию рядом с дверью, следя а тем, как бандиты выкладывают оружие. Внутри их еще оставалось человек десять, не считая убитых и нескольких тяжелораненых, не способных самостоятельно двигаться. Раненные, замотанные в быстро намокающие кровью бинты, казалось, ни на что не реагировали, тихо стоная и полностью погрузившихся в мир собственной боли. Почти все, без современной медицинской помощи, не проживут и до следующего вечера. И я сомневался, что даже если военные и согласятся тратить на них лекарства, найдутся достаточно опытные врачи, что сумеют их вылечить.
Почти все врачи погибли еще в первый день катастрофы, когда зомби начали пробуждаться. И в первую очередь это должно было происходить в больницах и поликлиниках, куда приходили или доставляли покусанных или, как тогда считалось, обезумевших людей. Первыми гибли именно те, кто пытался оказать помощь уже обреченным людям. Даже сейчас не у всех появился вполне здоровый цинизм, связанный с трупами людей. Контроль делал каждый, кто не хотел, чтобы бывший друг или родственник неожиданно воскрес, превратившись в злобный ходячий труп. И все равно тела продолжали хоронить, даже в спешке, не думая о том, что мертвецы все равно их отроют и сожрут. Легче было сжигать, до такого состояния, что даже мертвец не найдет в них ничего съедобного, только слишком другая у нас была культура, не привыкли мы так поступать с мертвыми. Даже я сам не могу по-другому. Это ведь самый настоящий ритуал прощания и памяти, пусть даже мир и рухнул. Да и не только возможность дышать делает нас людьми…
Задумавшись, я даже не сразу заметил, что бандитов в соборе почти не осталось. Кроме того, кто уже сдавал военным оружие, у ближайшей ко мне колонны сидели двое, баюкая на руках автоматы и явно не желая расставаться с ними. И их ненавидящий взгляд, уткнувшийся мне в спину, стал почти осязаемым, когда я обратил на них внимание, не реагировать на него было себе же хуже. Кто знает, может сейчас взбредет одному из них погибнуть геройской смертью, вместо того, чтобы гнить в постоянном заключении на положении бесправной рабочей силы, а ближайшим из тех, кто его победил, оказываюсь именно я. Даже делать ничего не надо, только чуть удобнее перехватить автомат и всадить мне очередь в спину. С такого расстояния даже слепой не промахнется. Поведя плечами, как бы сбрасывая с себя этот взгляд, я отошел обратно к солдатам, охранявшим оружие. Снизу, по лестнице, как успел заметить, проходя мимо, поднимались еще несколько человек с белыми повязками на правой руке, на которых красовался красный крест. Значит, про пленников не один я помнил.
Вот, наконец, и эти двое поднялись и направились сдавать оружие. Бросили в общую кучу свои автоматы и пистолеты, подняли вверх руки и направились к выходу. Я притормозил одного из них и задал единственный интересовавший меня вопрос:
– Где пленники?
Бандит смерил меня презрительным взглядом, но ничего не сказал, только приподнял от лица маску респиратора и смачно сплюнул мне под ноги. Посчитав свое дело сделанным, он спокойно направился дальше к выходу. Разозлившись, я схватил его за плечо и резко развернул к себе лицом.
– Я вроде как с тобой разговариваю! – на уважение к собственной персоне со стороны пленного бандита, как мне казалось, я имел полное право рассчитывать. Только сам он, напротив, так совершенно не думал. И стремился доказать это на ярком примере. Обыскать его не успели, поэтому он бросил в кучу только то, что хотел бросить. Кроме оставленного автомата и пистолета у него в разгрузнике оказались еще кое-какие вещи, способные нанести вред ничему не ожидавшему человеку. В частности, остро отточенный охотничий нож.
Молниеносным движением выхватив его из ножен, он с силой ударил меня под ребра. Если бы не бронежилет, все еще одетый под разгрузник, то он имел все шансы распороть мне брюшину. К счастью, лезвие просто скользнуло по прочному материалу защиты, только распоров верхний, тканевый слой. И все же удар получился очень сильным, такой, словно тебя со всей силы ударили кулаком, я даже согнулся, не успев не отреагировать, ни просто отступить. Единственной возможностью не получить очередь из автомата в спину, какая была у бандита, это спрятаться за меня, что он и сделал, не забыв приставить нож к моему горлу. Резко приподняв меня, вернув в горизонтальное положение, он прижал его к самому горлу. Холодная сталь лезвия прижалась к моей коже, одной капли не хватало на то, чтобы перерезать мне горло. Зашипев от удовольствия, бандит отступил на пару шагов назад, от солдат, целившихся в него из автоматов.
– Я хочу говорить с главным, – сказал он противным, немного визгливым голосом, – а то я прирежу
