А неудачи словно ошалели.
Так встретимся давай, моя подруга,
Посплетничать, подумать о судьбе.
Давай с тобой поплачемся украдкой,
И, может быть, за рюмкой водки сладкой
Я расскажу тебе свои печали,
А ты мне все расскажешь про себя.
В караоке-баре, куда занесла меня стихия страсти, эту песню заказывали даже чаще, чем «Таганку» и «Натали». Маленькие ничтожные людишки! Как смеете вы оскорблять своими сторублевками великие консерваторские устои?..
Его настиг лавочник
Чего не знают о нас наши дети
Этой осенью поминали Юлиана Семенова — он умер пятнадцать лет назад, в 93-м.
Лет десять о нем почти не помнили, — а тут вдруг всплеснули руками, и понемногу стали переиздавать. Чекисты снова в моде. В относительной, конечно, моде; в весьма сомнительной...
То ли о Киплинге, то ли о Конан-Дойле говорили, что, написав десятки книг, они создали еще один увлекательный роман — собственную жизнь.
Жизнь Юлиана Семенова — жуткий роман, там есть истинная трагедия, даже несколько трагедий, война, много войн, женщины, много женщин, цветы, автоматы, охоты, шампанское, и счастливые солнечные утра, и страшные похмельные утра...
Книга дочки Семенова, вышедшая в серии ЖЗЛ, не передала, к несчастью, всего этого великолепия. Что знают о нас наши дети?!
Человек энциклопедических знаний, он владел несколькими европейскими языками, пушту и дари. Метался по свету, с удивленьем, наверное, обнаруживал себя то на Северном полюсе, то в пещере вождя лаосских партизан Суфановонга, то в Антарктиде, то в Сантьяго де Чили, то в воюющем Афганистане, то в воюющем Вьетнаме. Свободно встречался с Юрием Андроповым, был его любимцем, работал в закрытых архивах КГБ, создал Международный комитет по поиску украденной фашистами Янтарной комнаты, куда входили Жорж Сименон и Джеймс Олдридж, добился возвращения праха Шаляпина в Россию, общался с Рокфеллером, Отто Скорцени, Эдвардом Кеннеди, ездил на охоту с Мэри Хемингуэй. Что вы хотите — он был советским писателем... Сейчас такого типажа в литературе нет, перевелся. И еще он был оригинальным типом — с серьгой в ухе, лобастый, бородатый, в шикарных мятых пиджаках, отважный, злой мужик, любимец и любитель дам, хотя ходили явно дурного пошиба слухи о его гомосексуализме. Сами вы педерасты.
При упоминании о Семенове Киплинг вспоминается не случайно, — недаром самого Семенова называли «советским Киплингом».
Забавно, что «советским Киплингом» в 70-е и 80-е называли и Александра Проханова. У Семенова и Проханова биографии внешне схожи — оба в одно и тоже время объездили полмира, написали десятки книг, причем, поверхностно определяя жанр этих книг, можно назвать большинство романов Семенова и многие романы Проханова «политическими детективами». Им обоим завидовали не столь удачливые собратья по перу. О том и о другом ходили слухи, что они — агенты КГБ. С Семеновым даже не здоровались Анатолий Рыбаков и Григорий Бакланов, — подозревали и презирали. Они же, но позже, не здоровались с Прохановым.
Не знаю, как сейчас на сравнение с Киплингом реагирует сам Проханов, но можно сказать, что, явно проигрывая Семенову в советское время в популярности, в «нулевых» он его обыграл.
Долгое время буржуазной России Семенов со своими чекистами был вовсе не нужен. Читали его книги редкие маргиналы и ностальгирующие пенсионеры. Ленивый и пугливый буржуазный читатель, по сути своей — тупой сноб, не в состоянии полноценно восхититься книгами Семенова, они поперечны ему.
А Проханов в какой-то момент выиграл потому, что принял на себя вирус нынешней действительности и, выжив в этом чумном бараке, заставил себя читать. Причем читают Проханова в основном люди глубоко чуждые ему и его эстетике. Так хотят смотреть на трехгорбого, одноглазого, поросшего черным волосом мужика, привезенного в клетке на ярмарку.
На сегодня дела обстоят именно таким образом. Но все может поменяться в самое ближайшее время; и Семенову эта перемена сослужит дурную службу. Мы еще поговорим об этом ниже.
Семенов один из немногих авторов, что называется, остросюжетных книг, ставший при этом настоящим писателем, — у него есть классические вещи; я всерьез. Недаром критик Лев Анненский с его безупречным слухом так ценил Семенова.
К сожалению, соблазнов «новых времен» Семенов не избежал, и в последние годы жизни начал старательно и торопливо развенчивать все то, чему служил всю жизнь. Перечитывая его наспех сделанную, дешевую и неумную «антисоветчину», понимаешь, насколько страстно Семенову мечталось на исходе 80-х все свои старые книги переписать наново, а от иных и вообще отказаться. К счастью, это было невозможно.
Пока Семенов находился в здравом уме, он создал и пустил в жизнь образ, ставший неотъемлемой частью нашей национальной культуры, и от него теперь не избавиться. Такое счастье — создать, или, по лимоновскому выражению, «навязать» миру своего героя, дано единицам из многих и многих. По миру их бродит всего несколько десятков, — тучный Гамлет, веселый Теркин, горячечный Раскольников, растеряха Паганель, девочка Лолита, Чичиков (и все, кого он посещал — Ноздрев, Манилов, Собакевич, Плюшкин, Коробочка), Наташа Ростова и Пьер Безухов, Шерлок Холмс и доктор Ватсон, трое в лодке, Генри Чинаски, Дон Кихот и Санчо Пансо, солдат Швейк, ну и еще несколько человек. Средь них — Штирлиц.
В русской литературе — мы имеем в виду хорошую литературу — сильных людей мало. В основном она населена рефлексирующими интеллигентами, барьем и корявыми мужиками. А сильные люди... Ну кто? Тарас Бульба. Печорин. Базаров. Павка Корчагин. Курилов у Леонида Леонова. Несколько офицеров у Бондарева. Эдичка (я, естественно, говорю о герое первого романа Лимонова) тоже тот еще сверхчеловек.
Штирлиц — квинтэссенция советского героизма, великая советская мечта. И в тоже время — такой славный, юморной, нежный, надежный мужик. С редким и натуральным удовольствием прочитав все книги Семенова о Штирлице, я уже не вижу Штирлица кинематографическим, с лицом известного артиста, вернее, нескольких артистов — я вижу иного человека.
Штирлиц — реален, так же как реальны очеловеченные миллионами читателей Холмс или Чичиков. Со Штирлицем можно разговаривать, мысленно, без всяких там блюдечек и спиритов, вызывая его дух. Точно также в грустные минуты можно и хочется общаться с нью-йоркским Эдичкой. Или с лирическим героем Есенина.
Все перечисленные мной ребята многим хорошо знакомы, и никого никогда не подведут. Если нет рядом человека близкого, и ты, может быть, засыпаешь в пустой и стылой, со рваными обоями квартире, а может, в окопе сидишь, а может — в камере, им, любому из них, можно сказать: «Ну что, старина, как дела? Я тоже тут вот, сижу, бля... Выберемся, нет?»
Юлиан Семенов сочинял Штирлица всю жизнь.
«Семнадцать мгновений весны» — крепко сбитый, всем известный, но не самый лучший роман Семенова о Штирлице — середина пути героя.
До этого много чего произошло, и после этого тоже.
Два романа о двадцатых годах: «Бриллианты для диктатуры пролетариата», «Пароль не нужен» — будущий Штирлиц в ведомстве Дзержинского, в Петрограде, на Дальнем Востоке, в Прибалтике.
Зарисовка, почти стихотворение в прозе — «Нежность» — Максим Исаев в 1928 году из Прибалтики перебирается в Германию.
Три романа о предвоенных годах: «Испанский вариант» (Испания, 1938-й год). «Альтернатива», «Третья карта» (март — июнь 1941-го, Югославия).
