Затем — «Майор Вихрь» (1942) — Штирлиц на оккупированных территориях СССР. Те самые «Семнадцать мгновений...» и «Приказано выжить» (весна 1945-го, Берлин). «Экспансия» (1946-1947, Испания и Латинская Америка). В романе «Отчаянье» (1947-1953) Штирлиц вернулся в Россию. И последняя книга одиссеи — «Бомба для председателя» (1967) — профессор Исаев еще раз навещает Германию.
Всего 11 романов и один маленький рассказик.
Есть откровенно плохие — «Пароль не нужен». Есть хорошие приключенческие романы — «Майор Вихрь». И есть совсем замечательные.
Наверное, у Юлиана Семенова был не очень большой запас писательских приемов. Но все-таки был. Своя небрежная, но оригинальная манера письма, свой юмор. Он цепко, намертво держал сюжет, герои его были предельно тонко выписаны и ясны — лучшего, настолько крепкого, настолько явного Сталина, чем у Семенова, я вообще не встречал (я говорю о Сталине в «Альтернативе», «Третьей карте» и в «Экспансии»; в романе «Отчаянье», написанном в «новые времена», — уже другой Сталин, натуральный идиот, сбежавший со страниц либеральной прессы).
Семенов обаятельно совмещал нежную детскость восприятия мира и тонкое чутье аналитика, а то и провидца.
Предвосхищая появление нынешних, облаченных в сановные одежды, ничтожеств, Семенов писал: «Когда личность выдвигается к лидерству, как выявление вполне закономерной тенденции, тогда история развивается так, как ей и надлежит развиваться; в том же случае, когда у руля правления оказывается человек, который поднялся вверх в результате сцепления случайностей, тогда развитие мстит человечеству, словно бы наказывая его за пассивность, трусость и приспособленчество».
Еще он писал: «... нормальные дети мечтают стать пилотами или музыкантами, хирургами или шоферами, маршалами или актерами, но никто из них не мечтает стать лавочником. Дети хотят иметь гоночный автомобиль, а не таксомоторный парк. Лавочник — раб достигнутого. Для него нет идеалов, кроме как удержать, сохранить, оставить все, как есть».
Мог ли он тогда подумать, что нынешние дети будут мечтать о собственной лавочке, как об абсолютном счастье?
Первые книги о Исаеве-Штрилице были написаны Семеновым еще в 60-е и сразу охватили фактически всю жизнь героя. Потом он только добавлял новые моменты в мозаику.
Лучший роман Семенова — это, конечно, «Альтернатива». Книжка написана абсолютным, 46-летним мастером, в 1978 году.
Сочинения Семенова оставляют ощущение какой-то жюльверновской чистоты; мне нравится жить в таком мире, мне в нем уютно, он вовсе не надуманный, не пошлый, не, с позволения сказать, кастрированный... напротив — мир этот апеллирует почти к античным высотам духа, к мужчинам, способным на Подвиг, и женщинам, способным на Верность. Чего стоит только история любви Штирлица — он, еще юношей познакомился с прекрасной девушкой, провел с ней одну ночь, она забеременела — и больше они никогда друг друга не видели, но любили друг друга неизбывно.
И, да, Семенов долгое время был очарован советской историей и великолепно ее мифологизировал — благо она имела для того веские основания.
В написанной в середине 80-х «Экспансии» Семенов неожиданно влагает в уста Дзержинского пламенную речь в защиту НЭПа, частной собственности, мелкой торговли.
Все это, впрочем, еще мелочи.
Писателя не убили ни во Вьетнаме, ни в Лаосе, он не умер с перепоя, и, к несчастью, дожил до «новых времен». К этому времени вся одиссея Штирлица была написана, — кроме одной части, одного периода — возвращения Штирлица домой после завершения Великой Отечественной.
И в 1990 году Семенов выдал роман «Отчаянье»: злобную, бестолковую и бессюжетную пародию на свои собственные книги.
Конечно, Штирлица по возвращении в Советский Союз сажают. КГБ уничтожает его сына и его жену. Едва не убивают — по велению Сталина! — самого Штирлица. Семенов, возможно и Штирлица грохнул бы, — но уже, повторимся, был издан роман о деятельности разведчика в 1967 году, несостыковочка вышла бы.
«Еврей, конечно?» — спрашивает в «Отчаянье» Сталин о Штирлице.
«Русский», — отвечают ему.
«Штирлиц — не русское имя... Пройдет на процессе как еврей, вздернем на Лобном месте рядом с изуверами...» — говорит Сталин.
Я очень смеялся, когда читал.
«Врачей-убийц будем вешать на Лобном месте. Прилюдно, — еще раз повторяет в романе опереточный Сталин. — Погромы, которые начнутся за этим, не пресекать. Подготовить обращение еврейства к правительству: „Просим спасти нашу нацию и выселить нас в отдаленные районы страны...“ Все враги народа — жидовня... я им всегда поперек глотки стоял...»
Очень трогательно, когда радикальные антисемиты, с одной стороны, и люди, одержимые своим еврейством, с другой, сходятся в крайностях. Вот этот семеновский Сталин — безусловно, милая сердцу мечта любого пламенного «жидоеда», с удовольствием вложившего бы в уста вождя точно такие же речи.
Московские чекисты в «Отчаянье» — все параноики, Берия — параноик, Деканозов — ничтожество. Но есть один положительный герой, чуть ли не «единственный, кто по-настоящему работал» (цитата из романа)... Это, конечно же, офицер КГБ Виктор Исаевич Рат.
Ненависть к «жидовне» не исключительный признак паранойи Сталина. В одном месте он призывает расстрелять в лагерях «наиболее злостных врагов народа... Десять процентов многовато, а пять достаточно. Как, товарищ Молотов? Согласны?» И Молотов отвечает, заикаясь: «Д-да, т-товарищ Сталин, с- согласен...»
Черный анекдот, а не книжка.
Понятно, что у Семенова была личная обида: его отца, Семена Ляндреса, работавшего в «Известиях» вместе с Николаем Бухариным, а впоследствии занимавшего должность уполномоченного Госкомитета обороны, в 30-е посадили. Но потом ведь отца выпустили, реабилитировали.
По сути, Семенов, развенчивая старые мифологии, начал работать на формирующийся слой лавочников. Тех самых, о которых совсем недавно писал с ненавистью, — более всего озабоченных тем, чтобы мир был рационален, благообразен и навсегда избавлен от героев и чудовищ.
Лавочники и погубили его. В «Книге мертвых» Лимонов выдвигает убедительную версию о том, что миллиардера Семенова угробило жадное окружение; покойный Боровик там фигурирует.
В 1991-м году Семенова разбил инсульт, три инсульта подряд. Это очень символично, что он умер вместе со своей красной империей, от которой пытался отказаться, но не вышло — она, утопая, затянула его в свою огромную черную воронку.
Семенову наделали каких-то операций и, обездвиженного и невменяемого, упрятали с глаз долой. Он иногда приходил в сознание. Даже пытался начать работать... Боже ты мой, какой это ужас — тридцать лет куролесить по миру, рисковать шкурой, написать сорок романов, продать миллионы экземпляров своих книг, познать столько всего... и потом... вот так вот...
Осенью 1993-го Семенов смотрел по телевизору расстрел Белого дома. Похоже, он понимал, что происходит, в глазах был полный, мучительный ужас, он рыдал. И вскоре умер, в ту же осень.
Зададимся простым, привычным вопросом: что он оставил?
Ну да, несколько хороших книг, которые сегодня хотят использовать новые лавочники, рядящиеся в чекистов. Говорят, например, что эпос о Штирлице снова будут экранизировать. Ужас: эта публика может окончательно убить Семенова, они это умеют. Все, к чему они прикасаются своими руками, превращается в пакость.
Зато словами Семенова можно к этим же лавочникам обращаться.
«Надейся на лавочника, — просил он в одной своей книжке правителя Германии, — я очень прошу тебя... Думай, фюрер, что благополучие нескольких тысяч в многомиллионном море неблагополучия — та реальная сила, которая будет служить тебе опорой».
И еще вспоминаются несколько строк Семенова, когда думаешь о рыдающем писателе у экрана, и той
