Vox Humana: Собрание стихотворений

образом, с именитыми визитерами. В их числе были: лауреат Гонкуровской премии Жорж Дюамель (без имени он упомянул ее в «Путешествии в Москву», 1927) и Люк Дюртен (1927)[115], Фритьоф Нансен (1928), Умберто Нобиле (1931) [116], Бернард Шоу (1931)[117], Мартин-Андерсен Нексе (1931), Герберт Уэллс (1934)[118], делегация чешских музыкантов во главе с Леошем Янчеком (1935) и многие другие.

Работа в Интуристе и ВОКС’е требовала от гида большого напряжения физических и интеллектуальных сил («Я очень весел, но слаб <так!> страшно, между экскурсиями приходится лежать и спать немножко и вообще хорошо бы отдохнуть», – писала Аверьянова мужу 25 июля 1934 г. [119]). Организация была строго регламентированной, подотчетной спец­ службам: незапланированный показ «объекта», неосторожное слово, сказанное в присутствии иностранных гостей, или донос ревнивого коллеги грозили переводчику увольнением, со всеми вытекающими для того времени последствиями. В практике были обязательные отчеты гида о пребывании иностранных делегаций и туристов в Советском Союзе, стенограммы бесед с ними и т.п. материалы, предназначенные для органов безопасности, исходящие под грифом «Совершенно секретно» или «Не подлежит оглашению». Отчеты переводчиков, как правило, рецензировались руководством и затем направлялись в НКВД. Такие «реляции» регулярно приходилось писать и Аверьяновой[120]. Вот, например, одна из них (1935):

Отчет переводчицы Л.И. Аверьяновой по обслуживанию японца Камеяма <так!> и формуляр № 3641 на него с программой пребывания в Ленинграде – на имя Зам. председателя Вокса Николая Николаевича Кулябко.

КУМИЯМА – японский киноартист[121], в Ленинграде пробыл 3 и 4 апреля, после чего выбыл в Москву. Вследствие ведения экскурсии 3/IV (Детское Село) на японском языке, беседа шла по линии экскурсионного материала, причем Камияма выразил интерес как к до , так и к после революционной истории СССР. Он также интересовался семейным положением переводчика и методом самостоятельного овладения переводчиком японского языка. Кумияма поэт, владеющий всеми формами японской поэзии, кроме того, он является автором книги на японском языке, касающейся его работы в Голливуде в качестве кино актера. Уровень своей кино работы он отметил, сообщив, что в Голливуде исполнял роль китайского принца в фильме «Багдадский Вор», играл он постоянно с выдающимися кино актерами Америки, например, Фербенксом[122] и др., о чем свидетельствует фотоматериал его книги.

Интерес его к искусству СССР в Ленинграде проявился слабо, так как, имея возможность выбрать театральное зрелище, он единственный свой свободный вечер провел по собственному желанию в Китайском театре Мей ЛАНЬ Фана[123].

Переводчица ВОКСа Л. Аверьянова / подпись[124]

Персональные отчеты Аверьяновой за годы работы в ВОКС'е (1930-1936?) свидетельствуют о том, что она была весьма осторожна в своих оценках, старалась, сколько это было возможно в тисках номенклатуры, давать сдержанные характеристики зарубежным гостям, на коллег не доносила, в конфликтных ситуациях держала нейтралитет.

Вплоть до конца 1936 г. органы, по-видимому, ее не трогали; осложнения могли начаться в период «разгрома» зиновьевско-троцкистского блока. Имевшая более дружеские отношения, чем дозволялось протоколом ВОКС'а, с главой английской Благотворительной Миссии леди М. Пэйджет, Аверьянова, как можно предположить, оказалась под пристальным наблюдением НКВД.

Леди Мюриэль Эвелин Вернон Пэйджет (Lady Muriel Evelyn Vernon Paget; 1876-1938) была личностью выдающейся, ей принадлежит ведущая роль в развитии благотворительных организаций, занимающихся гуманитарной и медицинской помощью в Англии, Восточной и Центральной Европе. За свою подвижническую деятельность она была удостоена ордена Британской империи (1918) и Рыцарского ордена (1938), особых наград правительств Бельгии, Чехословакии, Японии, Эстонии, Латвии, Литвы и Императорской России[125]. В марте 1938 г. обвиненный в измене бывший посол СССР в Великобритании Христиан Георгиевич Раковский (1873-1941, расстрелян) заявил на суде, что он впервые начал шпионаж в пользу Великобритании в 1924 г. и затем возобновил шпионскую деятельность в 1934 г. по просьбе леди М. Пэйджет. Признанный причастным к троцкистской оппозиции, в 1927 г. он был исключен из партии и вплоть до 1934 г. находился в ссылке; в 1935 Раковского простили, восстановили в партии, он занял место председателя Советского общества Красного Креста (новая должность, вероятно, придавала его «признанию» большую убедительность). В 1938 г. Миссия в Ленинграде была закрыта, леди Пэйджет выслана из страны на родину по обвинению в шпионаже. По поводу поведения Раковского на суде высказывались мнения, что он намеренно компрометировал процесс показаниями, ложность которых для Европы очевидна (несмотря на это, У. Черчиллю пришлось выступить в Парламенте в защиту «обвиняемой»). Леди М. Пэйджет не перенесла удара, по возвращению в Англию заболела и в тот же год умерла.

Раковский был арестован повторно в январе 1936 г., в том же году Аверьянову отстранили от работы в Интуристе и ВОКСе. Формальным поводом для увольнения, по нашим предположениям, могло послужить скандальное дело американской корреспондентки Эрнестины Эванс, находившейся под покровительством английской Благотворительной Миссии. По просьбе леди М. Пэйджет Аверьянова, которую та предпочитала другим переводчикам ВОКС’а, была приглашена гидом к Эванс в период ее пребывания в Ленинграде[126].

Никакими документами этого времени, свидетельствую­щими о жизни поэтессы, мы не располагаем, за исключением ее переписки с мужем. В 1934-1939 гг. Аверьянова систематически писала Корсуну. Сохранившиеся письма – едва ли не единственный источник сведений о перипетиях и обстоятельствах ее быта, о внутреннем мире и стилистике отношений с близким человеком [127].

В переписке, пришедшейся на самый разгар сталинских репрессий, более всего поражает игровая стихия детства (в том числе подчеркнутый орфографический инфантилизм). Люди в этих письмах, по вполне понятным соображениям, почти не упоминаются (за редчайшим исключением), зато сообщаются бесчисленные подробности о жизни котов и кошек, собак, голубей и прочих птиц. Подлинные хозяева эпистолярного пространства Аверьяновой и Корсуна – бухарский кот, впадающий в спячку ежик Фомка, нуждающаяся в новой клетке белка Манефа, спаниель Чесма, собака Топка, рыжий кот Гришка и кот Пушок, кошки Долька и Апельсинка и т.д. Аверьянова сообщает Корсуну о том, что «Пума, Пышка и маленькая Гризи больны кошачьей чумой», о выведении у животных блох, или просит: «Привези мне с Кавказа летучую мышь за пазухой» и т. п. Она подписывает свои послания: Лис, Лиська, Лисица, «Твой старый приятель и греховодник Лис Аверьянов»; называет А. Корсуна: Сибакин, Котище; характерное начало письма: «Дорогой Андрей, привет от всех зверей», окончание: «Целую тебя в мордочку и лапки, поцелуй за меня своих», в адресе отправления письма: «Село Хвостоножкино, Псковской губ., Почтовое Отделение Кошкособачье»[128].

Письма Корсуна по своему духу вполне отвечали аверьяновским, например, 3 сентября 1936 г. он писал ей (здесь и далее цитирую с учетом орфографических особенностей оригинала):

«Милый Онегин, животом страдающий! Как он, живот то есть? Прошел? Не налегайте на колбасу. Ох, чует мое сердце (или соотв<етствующий> орган [129]), что Вы опять черт знает как питаетесь и вся Ваша полнота пойдет насмарку. Особенно если всякие Мольеры <покупка книги. – М.П.> перегружают бюджет. Не глупи, крыса, я с тобой возиться больше не хочу. И не буду тебе ни отцом, ни матерью. Имей это ф виду. Видьмедица шлет тебе привет и поклон, Вам и внучатам. Стареет, но бодрая еще.

Я познакомился с премилой чилипахой, ростом она с твою ладонь, а важности необычайной. Очень приглашал ее поступить к тебе в черепахи, но она отказалась. Говорит, что не хочет расставаться с