однако экзаменаторы сказали ему, что он отлично выдержал экзамен и по содержанию, и по форме. На военную службу он был призван 15 июля 1941 г., а в декабре Соединенные Штаты вступили в войну.
В начале 1943 года у жены моей явились какие?то пятна на коже. Она думала, что это лишаи, но когда они стали распространяться по всему телу, пришлось обратиться к директору кожной клиники доктору Трегеру. Он тотчас же установил, что это тяжелая болезнь, называемая по–латыни pemphigus. Состоит она в том, что по всему телу образуются волдыри, наполненные прозрачною жидкостью. Жена моя была принята в клинику. В течение целого месяца никакого улучшения в ее положении не произошло, и она стала слабеть. Вино, которое ей давали пить, не нравилось ей. Я купил ей хорошего более крепкого вина, но доктор не разрешил ей пить его. В воскресенье 7 февраля я пришел к Людмиле Владимировне вместе с Татьяною Сергеевною Белоусовою. Жена моя была очень слаба. Она попросила меня: «Дай мне вина». — «Этого?» спросил я, указывая на больничное вино, стоявшее у нее на столе. «Нет, дай мне вина; ты давал мне хорошего вина; ты давал мне хорошего вина». Несколько раз повторила она эти слова, подчеркивая слово «хорошего» с таким выражением, как будто я давал ей что?то особенно хорошее.
Сознание моей жены стало слабеть. Я потелефонировал вечером Татьяне Сергеевне, которая тотчас приехала в клинику и, попробовав пульс Людмилы Владимировны, вызвала дежурного врача клиники, чтобы сделать впрыскивание камфоры. Это средство не помогло. Тогда она вызвала директора клиники; он приехал и сказал, что нет у медицины средств помочь моей жене. Через час она скончалась. Меня спросили в клинике, хочу ли я, чтобы тело моей жены было вскрыто. Я ответил утвердительно, держась того мнения, что тела всех умерших следует вскрывать. Такой обычай содействовал бы быстрому движению науки вперед и открытию многих ошибок диагноза. Я хотел бы, чтобы мое тело после смерти было вскрыто, между прочим, потому, что хотел бы знать, на произошло ли какое?либо повреждение моего мозга вследствие удара дышлом наехавшего на меня извозчика.
Вскрытие тела моей жены показало, что волдыри pemphi- gus’a стали образовываться у нее даже и в пищеводе. Похоронена была Людмила Владимировна на протестантском кладбище внутри города. Благодаря содействию Татьяны Сергеевны, ходившей со мною по многим мастерским, удалось даже и в условиях военного времени устроить красивый памятник на могиле.
Профессорская деятельность в Братиславском университете вполне удовлетворяла меня. Слушателей у меня было много. Из них многие проявляли серьезный интерес к философии. Помощник мой по административным делам доктор Диешка был сторонником критического реализма, то есть учения о том, что опыт состоит из субъективных психических образов вещей, но тем не менее путем умозаключений на основании этих образов можно познавать свойства вещей, трансцендентных сознанию. Он все же начал знакомиться с моим интуитивизмом. Прочитав у меня, что воспринимаемый мною предмет внешнего мира становится имманентным моему сознанию, но остается трансцендентным мне, субъекту сознавания, он понял существенное значение этого различения. С этих пор, чтобы устранить недоумения и сомнения, вызываемые учением о непосредственном созерцании предметов внешнего мира, он стал систематически задавать мне вопросы о различных сторонах моей теории знания и кончил тем, что стал сторонником интуитивизма. Чтобы получить приват–доцентуру он даже написал книгу „Kriticky realismus ci Intuitivismus?“. Приват–доцентом он не стал, потому что пос- сле вступления в Словакию советской армии университетом начали заведовать коммунисты, и в конце концов Диешке пришлось бежать из Чехословакии в Соединенные Штаты.
После смерти моей жены я предложил Диешке поселиться со своею семьею, с женою и двумя маленькими детьми, в двух комнатах моей квартиры. Летом Диешка встретил одного своего знакомого салезианского монаха, который зимою жил в Риме. Он сказал Диешке: «Нехорошо, что вы живете в квартире профессора Лосского. Он испортит вас своим учением о перевоплощении». На зиму этот монах опять уехал в Рим. Следующим летом он опять приехал в Словакию и, встретив Диешку, сказал: «Этою зимою в Риме были доклады о перевоплощении и богословы признали, что эта проблема —,, discutabilis“ (может быть обсуждаема).
Когда была напечатана на циклостиле моя книга «Условия абсолютного добра», бенедектинский монах словак Иосиф Папин, знавший русский язык, прочитал ее и оценил столь высоко, что хотел перевести ее на латинский язык, «чтобы весь католический мир мог читать ее». Вероятно, духовное начальство его не разрешило ему сделать это. Тогда он изучил мою философию и, живя в Голландии, написал там книгу Josef Papin, Doctrina de bono perfecto ejusque in systemata N. O. Losskij personalistico applicatio (Учение о совершенном добре и его применение в персоналистической системе Н. О. Лосского), Leiden, издат. Е. I. Brill, 1946.
Вопросы, задаваемые Диешкою и моими слушателями, показали мне, какие недоразумения и возражения вызывает мой интуитивизм. Поэтому я написал статью «Абсолютный критерий истины», содержащую в себе существенно важные для интуитивизма понятия. Она была напечатана по–словац- ки в виде брошюры и по–английски в журнале „Review of Metaphysics “, June 1949. Если мне удастся напечатать ее по–рус- ски, я озаглавлю ее «Интуитивизм», так как она содержит в себе сжатый очерк основ всей этой теории знания.
Когда советская армия разгромила Будапешт, немцы, желая защитить Вену, решили оказать серьезное сопротивление в Братиславе. Они окружили этот город тремя рядами укреплений и внутри города устроили бункеры. Политически скомпрометированные русские уехали из Братиславы в Баварию, заранее отправив свои вещи в Германию. И я отправил в Германию наиболее ценные меховые вещи своей жены, свое редко носимое платье и т. п. Вещи эти попали в Геттинген и никогда не вернулись ко мне. Сам я решил в конце концов не уезжать в Германию. Согласно договору со словацким Министерством народного просвещения, я должен был в случае желания отказаться от должности профессора заявить об этом заранее, за год. Предвидя освобождение Европы от нацизма и тяготясь своим одиночеством после кончины жены, я хотел поселиться с кем?либо из своих сыновей и написал осенью 1944 г. в Министерство, что после весеннего семестра 1945 г. прошу освободить меня от профессорских обязанностей. Не уезжать в Германию несмотря на близость советской армии я решил, во–первых, потому, что хотел исполнить свои обязанности в отношении к Университету и работать в летнем семестре, а, во–вторых, потому, что надеялся на защиту президента Бенеша от НКВД.
В квартире моей в это время уже не жила семья Диешки; они переехали в дом родителей его жены. Из одного отеля в Татрах я получил письмо вдовы одного русского профессора, которая сорок пять лет тому назад училась в Петербурге на Высших Женских курсах и была другом моей сестры Аделаиды. Она писала мне, что вместе с немецкою армиею ушла из СССР и может сообщить мне сведения о моих сестрах. Я съездил в Татры, познакомился с этою дамою и пригласил ее жить в моей квартире и заведовать моим хозяйством. Она приехала ко мне и привезла с собою еще старушку семидесяти пяти лет, с которою вместе бежала из России.
Предполагая, что оборона Братиславы нацистами будет упорною, и что Братислава подвергнется такому же разрушению, как Будапешт, я с двумя дамами, жившими у меня, уехал в феврале в курорт Пештяны. Я рассчитывал, что советская армия будет щадить этот курорт, в котором много больниц и отелей, приспособленных для жизни курортных больных. В Пештянах есть теплые сернистые источники с целебною водою, годною для лечения ревматизма и других болезней. На них обратил внимание во время своих походов Наполеон и первые здания были построены им для лечения больных его армии. В XX веке этот курорт был известен во всем мире. Сюда приезжали лечиться и американские мультимиллионеры и индийские богатые магараджи.
Река, протекающая через Пештяны, разделяется на два рукава и образует большой остров. Одною из достопримечательностей Пештян был мост, ведущий на этот остров. Посредине этого широкого моста была устроена стеклянная стена, над мостом была крыша. У стеклянной стены с обеих сторон были устроены скамьи. Таким образом при всякой погоде больные могли гулять по этому мосту, защищенные от ветра и дождя, любуясь рекою и видом на леса и горы, присаживаясь на скамьи в случае усталости или для чтения и бесед друг с другом. Постройка этого моста обошлась очень дорого и требовала большого инженерного искусства, потому что необходимо было принять во внимание напор ветра на крышу моста. В городе был также и другой мост, соединявший оба берега реки. Когда советская армия стала приближаться, нацисты взорвали этот мост. Мало того, они они взорвали также и курортный мост, хотя он не имел никакого стратегического значения, потому что вел на остров. Сделали они это из хулиганской ненависти к славянской культуре. Взрыв был произведен ночью. Часа в три ночи нас разбудила управляющая домом и
