вечером пригонял их назад.
С Вольхой он теперь мог видеться только зимой: княгиня отпускала девушку будто бы повидать родных, а Хельг якобы надолго уходил в лес на охоту.
В Гронске и Даргороде была назначена награда за голову беглеца Гойдемира. Веледар догадывался: к его побегу приложила руку мать. Но Веледару ничего не оставалось, как закрыть на это глаза. Старшему княжичу не хотелось прослыть перед матерью убийцей брата. Да и перед лицом Даргорода он тоже рассчитывал на оправдание. Вот почему Веледар позволил утечь за запертые двери слуху об их с Гойдемиром сговоре о побеге. А там бы всему виной вышла несчастная звезда Гойдемира, что замысел сорвался, и избавление не пришло. Кроме того, из-за уговора Гойдемир сам не предпринял бы ничего для своего спасения, а спокойно дал бы себя отвести на плаху.
Но теперь, когда Гойдемир и вправду бежал, Веледару пришлось делать вид, что и он вздохнул с облегчением. Князь Войсвет, который узнал обо всей этой затее, тоже смолчал, но крепко запомнил, что жена хитростью вмешивается в его дела. С тех пор муж совсем забыл о ней, как будто был бобылем.
Спустя несколько лет Гойдемира простили в Гронске на важный церковный праздник. В Даргороде было зашевелилась молва, народ ожидал возвращения младшего княжича. Но тот пропал, может, и совсем сгинул на чужбине.
Ладислава и ждала, и оплакивала его. Потом пришло странное письмо из Анвардена о безвестном бродяге, который позабыл свое имя, но даргородские купцы узнали в нем Гойдемира. Княгиня совсем всполошилась. Она просила, чтобы незнакомца привезли к ней, чтобы она сама посмотрела на него, но ее мольбы некому было слушать. Веледару, поехавшему поглядеть на бродягу, Ладислава со страшным взглядом сказала на прощанье: «Помни: обманешь, отречешься от брата, я тебя прокляну!» Но Веледару было больше обидно, чем страшно. Мать сама хороша: «обманешь!» - а ради Гойдемира и она обманет, не задумается.
На это и досадовал Веледар: что мать, ослепленная своей бабьей любовью к младшему, не видит, как, защищая его, готова нанести ущерб мужу и старшему сыну.
Она не понимала, что заклад в их споре - не просто даргородский венец: кому сидеть на престоле? Заклад - обо всем будущем Даргорода. Или чернь по-прежнему будет иметь свою волю, а князья ей служить, или наконец даргородцы научатся знать себе место, а богоизбранные государи будут держать ответ лишь перед собственной совестью и Вседержителем.
Веледар не желал бы Гойдемиру беды, если бы Гойдемир не стоял у него на дороге. С какой охотой старший сын бы сказал матери: «Зачем ты его тревожишь? Ведь говорят, он живет в Анвардене с женщиной, не бедствует, что ему еще надо? Пусть это даже Гойдемир! Чего ты хочешь, мать, - прижимать его к сердцу?»
Веледар не хуже отца понимал, что значит возвращение Гойдемира: новые надежды даргородцев, «княжич, защити!», опять смута. Гойдемира не должно быть, и лучше, если он лишится памяти, чем жизни.
Веледар съездил в Анварден, чтобы поглядеть в лицо помешанному бродяге.
Тот, видно, долго скитался, и изменился внешне, но такое сходство не может быть случайным! Все родное - и изгиб бровей, и очертания губ, только знакомые серые глаза как бы чужие: не узнают. Веледар пристально вгляделся в лицо брата и произнес: «Не он…».
Веледару теперь чудилось, что это воля самого Вседержителя: смутьян Гойдемир лишен памяти за свое противление власти.
Волх сидел на берегу озера и играл на можжевеловой дудке. Торговый обоз из Залуцка остановился на ночевку. Путаясь в траве, над поляной стелился дым, слышался говор людей, конское фырканье и ржание.
Волху теперь надо было решить, махнуть ему рукой на помешанного княжича и ехать назад в Даргород, или напоследок еще попытать счастья - с ним поговорить? Но тот же сказал: «Брось… Не надо мне ничего рассказывать». Известно, у него было время подумать, как дальше жить, так что это не пустые слова.
Дайк подошел к берегу и остановился за спиной Волха, слушая его дудку и ветер в прибрежных камышах. Волх обернулся, но играть не перестал.
– Что там, в Даргороде? - наконец тихим голосом перебил его Дайк.
Волх отнял дудку от губ.
– Да невесело… В Даргороде нынче война. Гойдемир, говорили, вернулся. Надежда была на него. Ждали, поверили… Вот я нашел тебя. Эх… видно, был у Даргорода заступник, а теперь нету. Лучше бы уж ты совсем не показывался на нашей земле. Хоть не ждали бы тебя, княжич.
Судьба Даргорода наконец созрела, и спор о ней должен был решиться. Когда отец еще лежал на смертном одре, княжич Веледар сам почуял это. Гойдемир, по слухам, шастает по приграничью: значит, со смертью старого князя поднимется бунт.
Когда-то Гойдемир разбил княжеское войско во главе народной рати, но не посмел пойти до конца и не поднял на отца руку. Теперь Веледар видел: настала пора завершить их с братом тяжбу.
Веледар думал об Анвардене. Там хватит одного рыцаря с оруженосцем, чтобы разогнать толпу черни. А в Даргороде князю приходится иметь дело со стойким ополчением, которое веками на Ярвенниных полянах тешит свою удаль и доказывает готовность защищать домашний очаг. Чтобы ослабить народ и усилить княжескую власть, Веледару нужно было войско надежнее, чем его теперешняя дружина, разросшаяся, но набранная из тех же даргородцев.
Веледар написал королю Анвардена послание с просьбой о помощи. Он писал, что стоит за правое дело: за то, чтобы укрепить законную власть и искоренить простонародные предрассудки, которые лишают Творца заслуженной славы. «…Но нечестивый самозванец под именем моего брата Гойдемира смущает против меня народ. По нашему неразумию и беспорядку, дружина мне плохая опора. Ради любви анварденского государя к вере и к справедливости, надеюсь, что не оставит меня и пришлет свое войско для усмирения смуты…»
Переговоры были начаты еще при жизни князя Войсвета. Анварден ответил на этот призыв. Поддержку богоизбранного даргородского князя взял на себя рыцарский орден орминитов. Командор ордена призвал западное рыцарство добровольно, за собственный счет снарядиться на помощь князю Даргорода и послужить ему защитой против нечестивцев и бунтовщиков.
Спесь чужеземцев, которые объявили себя спасителями, стала последней каплей: вспыхнула смута. Вардские рыцари не подчинялись даргородскому князю. Они сами выступали против простонародья, под собственными знаменами, видя в восстании черни покушение на священный миропорядок.
Над озером шумели камыши, по воде пробегала легкая рябь. Сквозь прозрачную воду блестели на солнце бока маленьких рыбок-верхоплавок. Волх, вертя дудку в руках, рассказывал:
– Теперь лишь на хозяйку Ярвенну надежда. Только ведь даже явись она сама, варды ее не послушают. И так уже в церквях говорят: мол, если кто повесит на Ярвеннино дерево ленту, того считать язычником и бить кнутами. Они, глядишь, и ее саму скоро мятежницей объявят…
– Послушай, Волх… - пересохшими губами спросил Дайк. - Неужели никто, кроме Гойдемира, не может защитить Даргород? Что такое Гойдемир? Один человек. Пусть он знал свою землю, знал, как воюют даргородцы, к чему привычны, даже многих из них знал просто по именам! Но не богатырь же он, чтобы одному порубить вражье войско. Он… А тем более я. Разве что-нибудь решит возвращение… такого Гойдемира?
Волх задумчиво смотрел в озеро.
– Ну! Не богатырская сила от него нужна. Войско вести - и то при случае найдется какой-нибудь умелец. Будет день, будет и дело. А Гойдемир - он и есть Гойдемир. В него Даргород глядится: глядится и видит свою судьбу. Гойдемир всегда разделял судьбу Даргорода. Он и хлеб ел с нами, и на Ярвеннину поляну на игрища ходил, и отдельно от нас никогда не живал… Вот затем он и нужен… А не чтобы в одиночку вардов рубить, - Волх хмыкнул и снова поднес можжевеловую дудку к губам.
Он догадался, что Дайк больше не будет его расспрашивать, и снова заиграл пастушескую песню.
Дайк ушел к Гвендис в кибитку. Волх остался у озера, Сполох прилег у костра. Рядом с ним растянулся Серый, положив голову на толстые лапы. Гвендис слегка отвела полог, чтобы в кибитку прникал свет. Хельдское шерстяное платье ниспадало складками до пола и уже не скрывало раздавшегося живота беременной. Сама Гвендис, впрочем, похудела. Она сильно загорела под летним солнцем, а длинные волосы
