рать объявила его князем, Веледара - низложенным, и двинулась на Даргород в открытую.
Князь Веледар провел в столице молебен, приказав просить Вседержителя, чтобы не дал низложить богоизбранную власть ставленнику черни. Но тут даже священство раскололось: многие служители храмов были обижены поношением «старой веры» - исконно даргородского почитания Создателя через его вестницу Ярвенну, хоть и очень приукрашенную в народном сознании, но повсеместно любимую и свою. Если в столице священство еще поддерживало Веледара, то едва ли не во всех бедных сельских приходах провозглашали пожелания здоровья и долгих лет Гойдемиру. В Даргороде стало сразу два князя.
Войско Гойдемира остановилось за селом у реки, раненых крестьяне разобрали по избам. Продвижение княжича Гойдемира по даргородской земле было щадящим: ратники из окрестных сел - не чужеземцы- наемники и не воины по ремеслу, а люди, которым вот-вот возвращаться к семьям. Из-за этого они берегли свой покой и совесть и чурались насилия и грабежа.
…За бревенчатой стеной слышались шаги, стук чугунков возле печки, разговоры - а потом вдруг надолго наступала тишина. Хозяйка избы, в которой раненый Дайк лежал на лавке, иногда наведывалась узнать, не нужно ли ему чего. Дайк открывал глаза - и видел над собой низкий потолок с привязанными пучками заготовленных на зиму трав. То по ним скользил луч солнца, то делалось сумрачно - шло время. Рядом с лавкой стояла кружка с холодным кислым питьем - хозяйка намешала меду, шиповника, сушеных ягод, но у него не было сил дотянуться. Она подходила и сама подавала ему пить. Лоскутное одеяло казалось тяжелым, да еще в ногах свернулся полосатый кот.
Дайку то чудилось, что изба кружится вместе с ним, как лист на реке. А порой ему начинало казаться, что он в большом, просторном, красиво убранном покое. Он был маленьким ребенком, и знал, что все сундуки и лавки высокие, ему по грудь. На полу в этом покое они с братом пускали волчок. Но сейчас он лежит здесь один, и матери тоже нету. Лучше бы она скорее пришла и снова дала ему прохладного питья, посидела бы рядом, спела бы ему песню про кота, у которого колыбелька золота… Но матушка ушла, и ему одиноко. Ах, нет! Вот она уже и возвращается: вот ее голос в сенях. «Где он? - спрашивает она. - Где он?..» Дайк вынырнул из полусна-полубреда: бревенчатые стены, связки зверобоя и брусники под потолком, золотистые от заката - косые лучи бьют в маленькое окно, в них пляшет пыль…
– Матушка, я здесь! - позвал он, и быстро сел, опираясь на руки.
Одеяло упало на пол, кот тяжело спрыгнул с лавки. У Дайка потемнело в глазах. Из сеней в избу вошла женщина - его мать.
Ладислава кинулась к нему, чтобы поддержать, но не успела: парень навзничь упал обратно на лавку. Княгиня вгляделась в загорелое от житья под открытым небом лицо с мучительно приоткрытым ртом: это был ее сын. Его волосы и борода выцвели, как у хельдов, осунувшееся лицо стало непривычно мужественным, но это был Гойдемир, которого мать не видела семь лет.
– Вольха, принеси воды! - кликнула княгиня наперсницу.
Грудь Гойдемира была обмотана холстиной: ее было видно через распахнутый ворот рубахи. Поверх повязки лежал испачканный в засохшей крови образок Ярвенны. Чуть выше образка темнела круглая узорная подвеска из старого серебра.
Ладислава помогла сыну сменить положение, поддержала под спину, поправила подушку. Гойдемир пришел в себя раньше, чем Вольха подала воду, и схватился за руку матери…
Полосатый кот свернулся на коленях у княгини, громко мурлыча. Ладислава чуть покачивала головой и улыбалась сквозь слезы. Память больше не отказывала Гойдемиру. Он вспомнил мать прежней, - и изумился, насколько она постарела, какой сухой и легкой стала ее рука, которую он держал в ладони. Платок сполз на плечи, и было видно, как много седых прядей теперь в ее волосах.
'Сохранила мне сына Путеводительница', - думала Ладислава, поглядывая на испачканный кровью образок. Все годы ожидания, пустые годы, проведенные в затворничестве, показались ей вдруг кратким и легким временем.
Гойдемиру было еще трудно говорить, но он все-таки рассказал матери главное: откуда взялся слух, будто он - самозванец.
– Я ведь только нынче узнал, что я не самозванец, а и впрямь княжич Гойдемир.
Для него прояснились годы, которые он провел в скитаниях до того, как очутился полусумасшедшим бродягой в анварденском порту.
– Так далеко ездил - и приехал ни с чем, - улыбнулся Гойдемир матери. - Даже перепелку тебе не поймал.
Тут ему подумалось про Гвендис: «Нет, поймал-таки перепелку!» Но он не сказал о ней сразу, а продолжал по порядку.
Семь лет назад покинув родину, Гойдемир бежал на запад. От матери он с детства свободно знал несколько языков: в девичестве Ладислава хотела стать послушницей и даже просила родителей не отдавать ее замуж: ее привлекало книжное учение.
В Анвардене Гойдемир нанялся на небольшой торговый корабль: за молодость и силу его взяли палубным матросом. Но за три года он превратился в лихого марсового с въевшийся в ладони смолой. Гойдемир уже подумывал, не побывать ли ему тайком дома, и собирался уволиться с судна, как только оно придет в Ирменгард. Но судьба моряка мало зависит от него самого.
Небольшие торговые корабли не брали на борт охрану: в случае стычки с морскими разбойниками матросы расхватывали в оружейной самострелы и тесаки и сами давали отпор. Гойдемир уже побывал в таких переделках. Вместо тесака у него был собственный меч, а его мастерство в драке бывало настоящим спасением для судна.
Как-то в Вардском море по пути в Анварден Гойдемир нес вахту, с высоты внимательно оглядывая даль. Путь кораблю освещала большая луна. Гойдемир называл про себя созвездия именами, которыми они зовутся в Даргороде: Коромысло, Пахарь - по нему узнают север, Пес, Ладья. Он первый заметил чужие паруса и крикнул:
– По правому борту судно!
Скоро не осталось сомнений, что придется отражать нападение, и уйти не удастся.
Матросы поспешно вооружались. Засвистели стрелы, с глухим звуком ударяя в борта и надстройки, и трехлапые якоря-кошки с привязанными к ним канатами в одно мгновение крепко связали между собой оба судна. Брань, крики, стоны, мелькание тел и звон стали, засаленные волосы и бороды, дикие взгляды, кровь на прежде чистых досках палубы - все это в один миг превратило лунный мирный вечер в кипящий котел. Гойдемир бился, как медведь, которого травят собаками на пиру, и рядом с ним в круговой обороне столпились матросы купеческого судна. Их упорство вот-вот могло переломить ход боя.
Но Гойдемир вдруг отступил, и рука его опустилась перед новым врагом. Это был мальчишка-подросток, загорелый и гибкий, с легким изогнутым клинком в руке.
– Прочь! - свирепо крикнул ему Гойдемир, опустил меч и погрозил кулаком.
Но мальчишка бросился ему в ноги и всем телом толкнул под колени. Гойдемир распростерся на палубе. Сразу несколько человек насели на него, не давая подняться. Всей команды на торговце и так было десятка три, в живых осталось чуть больше дюжины.
Пленные толпились на полубаке. Гойдемир нашел глазами мальчишку-разбойника: тот с видом знатока разглядывал отобранный у него меч. Тяжелый даргогодский клинок он с видимым трудом держал двумя руками.
Пленников перевели на разбойничье судно. Несколько чужих матросов спустились в трюм купеческого корабля, оттуда донесся ритмичный стук, потом они вернулись. И скоро торговец стал погружаться в море. Разбойники затопили его, пробив днище.
Но уже приближался срок, когда их собственному судну придстояло отправиться в царство рыб. Спустя несколько дней налетел сильный шторм. Так Гойдемир и оказался в море у западного побережья в кандалах, которыми успел опутать обломок мачты. С этого началась жизнь бродяги Дайка: его полуживого носило по воле волн, пока он не потерял память.
Войско Гойдемира продолжало поход на Даргород, по дороге разрастаясь от пополнявших его добровольцев. Гойдемир задумал сразу идти на приступ. Чтобы прокормить войско, он собирал военную подать и спешил взять столицу натиском, распустить ратников по домам и перестать обременять даргородских землепашцев.
Сам Гойдемир еще не садился верхом, его везли в устланной сеном телеге. Он берег силы, чтобы в
