Она уже убедилась воочию, что княгиня Ладислава признает Дайка за сына. Гойдемиру оставалось только рассказать, как он сам обрел память и узнал мать.
– Я не небожитель и не самозванец. Я и есть Гойдемир…
Их оставили в шатре одних, чтобы дать им порадоваться друг другу после разлуки. Гойдемир с перевязанной грудью полусидел на лавке, Гвендис устроилась с краю около него.
– Я так и говорила тебе раньше, - сказала она, слушая его рассказ. - В море ты перенес больше страданий, чем может вынести человек, и чтобы не угаснуть совсем, твой рассудок закрыл для тебя память о прошлом. А теперь, когда ты сквозь сон услышал голос матери… Ведь голос матери - это первое, что запоминает человек в своей жизни. Он был как утерянный ключик, который подошел к замку… Как я рада, милый… Гойдемир… - глаза Гвендис заблестели от слез. - Теперь я буду привыкать звать тебя твоим настоящим именем…
Гвендис могла больше не скрывать от него, о чем она догадалась, увидев на пути в Залуцк «камень Деслава».
– Я одного не пойму: раз я человек, откуда у меня небожительские силы? - недоумевал Гойдемир.
– Я сейчас объясню, - улыбнулась Гвендис. - Еще когда я изучала лекарские трактаты у себя дома, я догадывалась о чем-то таком, но мне не хватало одного звена. Я не знала, как связаны с тобой Белгест и Йосенна. Камень Деслава мне помог.
Гвендис с облегчением вздохнула: теперь она может все объяснить, ответить, наконец, на вопросы, давно мучавшие их обоих.
– Мы мало знаем о природе человеческой памяти, и вправе лишь строить догадки. Некоторые ученые книжники считают, что память предков живет в потомках. Она как будто свернулась и спит… Иногда бывает - придешь в какое-то место, где никогда раньше не был, а тебе кажется, что тут все знакомо. Или приснятся края, которых наяву никогда не видал… Это бывает у всех. Теперь я почти уверена, что это - дремлющая память предков.
Когда твой рассудок погрузил в сон твою собственную настоящую память, ты пытался ее разбудить. Но всякий раз, когда ты делал усилие, - вместо твоей памяти просыпалась другая. В тебе пробудилось воспоминание о самом ярком, самом необычайном, что пережили твои предки. По-моему, неудивительно: именно это должно было врезаться и в их память особенно глубоко. Кто твои предки? Белгест и Йосенна - Белогост и Есень. Дасава - родич Йосенны, его кровь тоже есть в тебе. Бисма - отец Йосенны. Вот их память и начала просыпаться.
Гойдемир поднял брови:
– А сияние, Гвендис? А небесный огонь?
Гвендис покачала головой:
– Я думаю, если бы ты постарался, ты смог бы и вышивать, как Йосенна, и выслеживать зверя, как Белгест. Ты восстановил в себе часть их умений, часть еще спит. Может быть, сияние точно так же дремлет в нас, как память предков, - добавила она серьезно. - Мы считаем, что падшие небожители утратили его, когда ослушались Вседержителя и сошли в Обитаемый мир. Может статься, они утратили только память о том, как это делается.
До родов Гвендис по срокам осталось совсем немного. За время пути ей некогда было приготовить ни холст, ни пеленки для младенца, и они с Ладиславой и Вольхой поспешно готовили все сейчас. Гвендис приносил утешение спокойный голос рожавшей женщины, которая всегда расскажет, что перенесла сама, подтвердит: 'И у меня так было!'
Схватки у Гвендис начались рано утром, и несколько часов, пока они не усилились, она еще была на ногах, никому не говорила, чтобы не тревожить зря. Гвендис знала, что при таких схватках до конца родов еще очень долго. Когда схватки стали сильнее, она тихо сказала старой княгине, что пора.
Ладислава с помощью Вольхи настелила на пол в шатре несколько меховых полушубков, покрыла их чистым холстом, в изголовье положила образ Ярвенны, поставила кипятить воду.
Княгиня вспоминала собственные роды: с повивальными бабками, со служанками, в покоях, в тепле и чистоте. Гвендис предстояло разрешиться от бремени в чистом поле, где только тонкие стены шатра прикрывали от осеннего ветра.
По Ярвенниному наставлению, муж должен был сидеть с рожающей женой, подавать ей напиться; но давно уже повелось так, что ему не разрешалось видеть самого появления ребенка на свет. Гойдемир стоял на коленях рядом с лежанкой Гвендис.
Ударили заморозки, но Гвендис не чувствовала холода от боли. Ладислава накинула ей на плечи платок, но женщина сбросила его. Она знала, что сейчас уже нельзя сидеть, чтобы не навредить ребенку, а можно только ходить или лежать. Когда она хотела встать, Гойдемир поддерживал ее, но Гвендис тут же думалось, что будет легче, если она ляжет. Ухитрившись прилечь, она снова стремилась встать. Наконец Гвендис легла на бок и до крови закусила губу, положив лицо на руку. Гойдемир негромко уговаривал ее и гладил по голове. Ей нравилось, что он не пугается, и голос у него не дрожит.
Наступил полдень. Вольха принесла поесть, но Гвендис только выпила полкружки травника. Гойдемир тоже не ел. День стал угасать, сгустились ранние осенние сумерки. По ткани шатра застучал мелкий дождь.
Гвендис начала стонать все громче. Ладислава наклонилась к ней и спросила, не пора ли Гойдемиру уходить, не пришло ли время. Та уже не могла говорить, только подняла руку. Гойдемир последний раз посмотрел на бледное лицо с жены с закрытыми глазами, искаженное болью, и вышел в темноту и дождь.
Ладислава поспешно выглянула за ним, взяла за руку:
– Не бойся, - тихо сказала она. - Это каждая женщина может. Скоро все будет позади.
Стон роженицы заставил ее поспешить назад в шатер. Через полчаса Гвендис родила мальчика. Вольха бросилась к Гойдемиру с вестью: сын. Но не успела Ладислава обмыть ребенка и запеленать, как у Гвендис снова начались схватки. Ладислава отдала спеленатое, попискивающее дитя Вольхе, чтобы принять еще одного ребенка.
Когда Гойдемира, так и простоявшего все время у полога шатра под дождем, пустили внутрь, Гвендис полулежала на своем ложе, и на сгибе каждой руки у нее было по младенцу. Теперь роженицу трясло от холода, хотя ее накрыли одеялами. В изголовье Гвендис сидела Ладислава, приглаживая ее растрепавшиеся волосы. Только сейчас старая княгиня ощутила тяжесть в ногах и боль в сердце: за долгий день родов и она переволновалась.
– Они не близнецы, - улыбнулась Гвендис. - Я уже их рассмотрела. Все младенцы похожи, конечно, но они все-таки разные. Вот этот родился первым. Он будет старшим.
Гойдемир растерянно широко улыбнулся.
– Оба мальчики, да?
– Да, - кивнула Гвендис.
А у княгини вдруг затуманились слезами глаза. У нее тоже было два сына…
– Как мы их назовем? - спросила Гойдемира Гвендис.
Тот произнес:
– Белогост и Деслав?
Гвендис улыбнулась:
– Я догадывалась. Просто хотела, чтобы это сказал ты.
Готовиться к взятию Даргорода Гойдемир велел войску на другой вечер.
– Кто же идет на приступ на ночь глядя? - предостерегали Гойдемира его военачальники. - Мы ведь не сычи, в темноте ничего не увидим! Тогда хоть факелов нужно было побольше заготовить.
Он отвечал:
– Мы не силой возьмем Даргород, а чудом. Так и скажите ратникам: через меня будет явлено чудо, пусть благодарят нашу пресветлую хозяйку. А если они боятся - скажите еще: мне не нужно войско. Когда у меня не получится взять Даргород одному, пусть сами наутро ломают ворота.
Ратники не знали, что и думать. Что Гойдемир - не самозванец, не было никаких сомнений с того дня, как в их стане появилась сама мать-княгиня. Но слухи ходили не только о его самозванстве: еще и о безумии. До сих пор Гойдемир никому не казался безумным. Но ведь это как сказать. Или ему правда Ярвенна обещала благословение? Или, когда лежал в бреду, привиделось…
