— Влево двадцать. К острову.
Эх, не потребовал он у Владимира Зеноновича исключительных прав в отношении отпрыска! До смертной казни включительно!.. Совсем дурак стал — даже и расписки не взял, чтобы никакого спросу с него, ежели вдруг что. Ну как есть старый дурак… Зато очень к месту вспомнились рассказы Данилова о том, что Костяной — заповедное место, пуп земли, и ходить туда могут лишь нойды, да и то не всякие, только «шибко сильные». Боже упаси простого смертного ступать на священный берег и уж тем паче трогать, тревожить вековой покой жертв — рогатых черепов, лежащих здесь с давних пор и давших острову имя. От старинных костей зависит ход жизни, для нарушителя запретов дело может кончится худо… Примеров тому не счесть. И тонут, и погибают от ударов молний, и скоропостижно кончаются от неизвестных причин… А теперь вот нелёгкая занесла в гости к духам генеральского отпрыска…
Костяной надвинулся как-то неожиданно, словно идущий встречным курсом огромный авианосец, закамуфлированный от посторонних глаз лесом. А может, не врут саамские легенды, и он в самом деле способен плавать по водам, направляемый волей владычицы Сациен?
— Глеб, глуши мотор, — за кабельтов[106] до острова приказал Иван и хмуро взялся за вёсла. А когда ткнулись в песок, первым делом бросил на берег монетку. Жёлтенькую, как полагалось. Может, и предрассудок, только на душе как-то спокойней…
Костяной горбился над водой скалистым хребтом. Не зря говорят саамы, что виден он с любой точки озера. Вот его Эдик и высмотрел. Волны легонько бились о замшелые камни, и больше ничего не нарушало святой тишины — ни птичьи голоса, ни цоканье белки, ни лосиный рёв. Даже ветер, казалось, на остров не залетал. А если и шевелил ветви деревьев, то совершенно беззвучно.
— Весёленькое место… как в гробу. — Глеб непроизвольно понизил голос. Вытащив лодку, указал на следы, едва заметные между осклизлых камней:
— Смотри, командир! Свежие.
Тут же неподалеку отыскалась и лодка, упёртая Эдиком. Небольшая, с электрическим моторчиком — только в Пионерских прудах плавать…
— Вот клоун, — ещё больше помрачнев, Скудин первым полез через древние валуны. — Верной дорогой идём, товарищи… К чёрту на рога…
Действительно, чем дальше от берега, тем больше на земле становилось рогов. Они были сложены на первый взгляд безо всякого порядка, и лишь затем становилось понятно, что порядок здесь очень даже был, но совершенно особый, понятный лишь нойдам — тем из них, кто до сих пор приносил жертвы духам и тем регулировал извечный ход жизни.
— Как здесь неуютно… — Звягинцев передёрнул плечами, зачем-то оглянулся, поставил палкой точку на мху. — Того гляди избушка на курьих ножках появится!
Он тоже непроизвольно понижал голос до шёпота, хотя был не из робкого десятка и к тому же потомственный атеист.
Иван привычным жестом тронул кобуру «Гюрзы» —
Не удержался, прихватил в дорожку. Древние были правы: хочешь мира, готовься к войне. Ствол, кстати, был не маркированный, сугубо «левый» — Гринберг, как обычно, по случаю прикупил в городе Климовске[107]. Буров промолчал, вздохнул и глубоко в душе пожалел, что не взял «Светлячка». Его не покидало чувство, что кто-то невидимый пристально смотрел ему в затылок.,
Скоро едва заметная тропинка пошла в гору, лес внезапно расступился и открыл вид на идеально круглую поляну, густо усеянную валунами и пирамидами-святилищами, искусно сложенными из оленьих рогов. В центре у векового обглоданного, временем сеида горел весёлый костерок. Эдик, расположившийся возле, не сводил мутных глаз с ведёрка, висевшего над огнём. Дымные языки лизали молитвенный камень, чёрное варево пёрло из посуды, распространяя ядрёный, безошибочно узнаваемый чифирный дух.
— Ну, жизнь… — обжигаясь и капая себе на штаны, Эдик снял ёмкость с огня, зачерпнул кружкой, дуя, поднёс к губам… и вдруг, вздрогнув всем телом, вылил дымящуюся жижу себе на куртку.
Увидел Скудина,
Иван, тихо свирепея, взял его за ворот. Поднял. Встряхнул:
— Где терьер?
— Я те чё, Карацупа[108] при вашем кабсдохе? — Эдик издевательски скривился, не сводя тупого взгляда с курящегося ведра. — Сексует где-нибудь. Гон у него. И ваше, я здесь по делу. Буду регистрировать фирму «Рога и копыта». Вишь, сколько добра вокруг пропадает? Как всегда, на золоте сидим, а использовать…
— Кнопик! Ко мне! — отчаянно закричал Звягинцев. Он ждал, что в лучшем случае откуда-нибудь издали отзовётся слабенький визг, но, по счастью, ошибся. Пёсик выскочил на поляну стремглав и сразу бросился к хозяину, сходя с ума от радости, что тот наконец появился. Он был взъерошен, измаран в грязи и поджимал хвост. Он опять был явно напуган — и это при том, что все справочники по собакам приписывают терьерам удивительное бесстрашие!
— Насчет копыт это ты точно заметил. Скоро ими накроешься… — Скудин на весу передал Эдика Бурову, кажется, это у них уже входило в привычку. Как и последующее вытирание рук о штаны. — За срыв экспедиционного дня ответишь по всей строгости. Если доживешь;
Он не торопясь, под истошный крик генералёнка, залил чифирём костёр. Мрачно осмотрел закопчённый сеид, изгаженную поляну… Вздохнул.
— На месте духов, — сказал он, — я бы не простил. Буров и Лев Поликарпович молча с ним согласились. Быстро, стараясь поменьше оглядываться, вернулись на берег. Взяли на буксир Эдикову лодчонку, отчалили… Ровно застучал патентованный «Меркури». Остров начал постепенно уменьшаться в размерах. Из авианосца превратился в линкор, затем в крейсер, наконец в подводную лодку, та начала потихоньку погружаться…
«А может, пронесет, чем черти не шутят…» — Иван взглянул на кромку берега, с тоской подумал было о куреве, и в это время лодка вздрогнула, мерный стук «Меркури» оборвался. От наступившей тишины даже зазвенело в ушах.
— Налетели на что-то. Камень, или, может, коряга… — Глеб попробовал запустить мотор. Тщетно.
