Ибаррури и тогдашний генеральный секретарь испанской компартии Листер добились запрещения книги. Несколько месяцев спустя цензура изъяла мою статью, опубликованную раньше в журнале, из моего сборника 'Потомки Гекльберри Финна'.
Только в 1968 году в третьем томе 4-томного собрания сочинений был, наконец, опубликован роман 'По ком звонит колокол', хотя и с купюрами. Видимо, публикация 'Колокола' не случайно совпала с пражской весной, когда снова ожили надежды на 'социализм с человеческим лицом' и снова казались реальными идеалы, близкие тем, за которые сражался Роберт Джордан.
'Меня и моих друзей в середине пятидесятых, после XX съезда прежде всего поражали картины бюрократического перерождения революции. Тогда эту книгу многие русские интеллигенты прочитали как художественное воплощение того, о чем говорили, спорили едва ли не все мы: о средствах и цели, о цене политической борьбы и победы, о преступлениях и о лжи, о нашем стыде и нашем раскаянии, о тиранах и маньяках, вырастающих из вчерашних революционеров.
Начиная сознавать, что мы были в плену лживой, бесчеловечной идеологии, что мы долго были обманутыми и обманывали сами, мы судорожно искали новой идеологии, иной системы верований, необходимо включающей нравственные начала, правдивость и человечность. В пору этого острого, мучительного кризиса многие из нас и открывали роман Хемингуэя - не самый ли русский иностранный роман двадцатого века?' *
* Орлова Р. Хемингуэй в России длиною в полстолетия. Ардис, 1985.
Л. 'Маленький принц' Сент-Экзюпери был опубликован в 1959 году, 'Над пропастью во ржи' Сэлинджера - в 1960 году. Обе книги стали для нас не только литературными событиями.
Советским читателям долго предписывали строжайшую литературную диету. От писателей требовали иллюстрировать партийные представления об истории и современности, наставлять, поучать, разъяснять 'правильные мысли'. Герои советской беллетристики должны были быть без изъянов, своевременно преодолевать случайные колебания и сомнения, лучше всего их вовсе не испытывать; должны быть бесстрашными и послушными, образцовыми сыновьями, дочерьми, мужьями, женами, лучшими солдатами, лучшими рабочими и т. д.
И главное, ни герой и ни автор не должны были ни на мгновение забывать о великих целях, задачах.
А маленький принц живет на маленькой планете, растит, обихаживает, поливает одну-единственную розу, не помышляет ни о каких подвигах, не побеждает никаких врагов и просто не знает, что такое зло. Но зато он умеет верно любить и дружить и чувствует ответственность за каждое существо, которое 'приручил' своей любовью. Он жалеет не только людей, но и животных, и растения. Создателем этого сказочного не- героя был настоящий герой-летчик, испытывавший новые самолеты, прокладывавший новые трассы в неизведанных краях, летчик-испытатель и летчик-боец, сражавшийся против фашизма и погибший в 1943 году.
Потом были опубликованы его книги 'Ночной полет', 'Южный почтовый', 'Земля людей' ('Планета людей').
Однако и в тех повестях, рассказах и очерках Сент-Экзюпери, которые посвящены непосредственно его крылатому призванию, описаны не подвиги, не победы, а трудное ремесло, будничные невзгоды, неудачи, сомнения, просчеты. Автор - герой этих книг - в противоположность бумажным персонажам советских лауреатов, но и в отличие от романтических героев Джека Лондона, Хемингуэя представал скорее потомком Гамлета, похожим на чеховского интеллигента. И душевно родственен ему Холден Колфилд, неказистый антигерой Сэлинджера школьник, сбежавший на три дня в Нью-Йорк, беспомощный юноша, одинокий, затерявшийся в огромном городе, которого он боится. Его болезненно ранит любое столкновение с ложью, грубостью, самоуверенным своекорыстием. Его приводит в отчаяние его собственное бессилие противостоять злу. Но вопреки всему, он хотел бы помогать тем, кто еще слабее, чем он, оберегать детей, играющих над пропастью во ржи... Он просто не может примиряться с общепринятым лицемерием, с 'показухой', тоскует по настоящей любви, по настоящей дружбе.
Маленький принц и Холден Колфилд внесли в нашу жизнь новое дыхание, вернее, помогли пробиться наружу тому живому дыханию человечности, простой доброты и простой справедливости, которые извечно жили в русской словесности и живут даже в подавленных, изуродованных человеческих душах.
Книги Сент-Экзюпери и Сэлинджера нелегко пробивались сквозь железный занавес. Опубликовать 'Над пропастью во ржи' редакция 'Иностранной литературы' решилась только с послесловием известной советской писательницы Веры Пановой. И когда она уже написала, от нее потребовали дополнительно вставить хотя бы несколько фраз, осуждающих аморальность героя и авторскую склонность к декадансу *.
* Подробно об этом рассказано в статье Р. Орловой 'История одного послесловия'. (СССР. Внутренние противоречия. 1985. № 13).
Такие 'пропуска' еще долго были необходимы для того, чтобы напечатать в журнале или издать книгой произведения зарубежных писателей, такую 'цензурно-таможенную пошлину' приходилось платить многим нашим коллегам и нам.
На первых порах и сами авторы предисловий, послесловий, врезок и комментариев обычно верили в свои рассуждения об 'известной ограниченности', 'внутренних противоречиях мировоззрения', 'некоторых ошибочных представлениях' и т. д. писателей, которых они полюбили и хотели ввести в русскую литературную жизнь. Именно так поступали и мы, когда писали о Сарояне, Ремарке, Хемингуэе, Фолкнере, Кафке, Деблине, Ванчуре и др. Постепенно мы и многие наши коллеги освобождались от дурного наследства марксистского критического всезнайства, от привычки уступать редакторам. И тогда началось и стало углубляться расслоение: одни продолжали, скрипя зубами, платить пошлину, другие либо отказывались участвовать в таких изданиях, либо все же добивались изданий без идеологических пошлин. Нам это стало удаваться. Однако вскоре наши работы вообще перестали публиковать.
А наши молодые коллеги и доныне расширяют это освобожденное пространство.
* * *
Франц Кафка еще и в первые оттепельные годы поминался только в составе неизменной 'тройки' декадентов: Джойс, Кафка, Пруст.
Весной 1956 года на совещании критиков и переводчиков в Гослитиздате обсуждался долговременный план издания зарубежных книг. В числе нескольких немецких, американских, чешских и других авторов, которых я предлагал издать, я назвал Кафку, которого сам прочел впервые. Несколько недель читал подряд все его книги, ставшие доступными в Библиотеке иностранной литературы. Тогдашний заместитель главного редактора Борис Сучков сказал: 'Не понимаю, как тебе могло прийти в голову такое странное предложение. Все сочинения Кафки насквозь декадентны, мизантропичны, морбидны, безнадежно пессимистические описания изуродованной, искаженной действительности...'
В те годы некоторые советские писатели начали ездить за границу. И, возвращаясь, сетовали: 'Везде говорят и пишут о Кафке, а мы не знаем, кто он такой, когда жил, что писал'. Виктор Некрасов упомянул об этом в очерке 'Первое знакомство', который появился в 'Новом мире' в 1958 году.
В 1959 году 'Иностранная литература' опубликовала статью Д. Затонского о творчестве Кафки; и хотя в ней было немало 'пошлинных оговорок', автор все же стремился и рассказать о замечательном писателе.
Мою статью о Кафке, написанную в 57-58-м годах, не напечатал ни один журнал, но в 1960 году ее удалось включить в сборник 'Сердце всегда слева'.
В октябре 1962 года Генрих Бёлль впервые приехал в Москву. Отвечая на вопросы в больших аудиториях в университете, в Союзе писателей, в библиотеке, он неизменно называл Кафку самым значительным немецким писателем XX века.
В мае 1963 года в Чехословакии состоялась теоретическая конференция критиков-марксистов, посвященная творчеству Кафки. Советских участников не было, но приехали известные литературоведы - Роже Гароди, Эдуард Гольдштюкер (организатор), Эрнст Фишер, Пауль Рейман, Роман Карст и другие - тогда все они еще были и видными деятелями компартий Чехословакии, Польши, Франции, Австрии.
По-разному аргументируя, они соглашались в том, что творчество Кафки одно из самых значительных явлений мировой литературы и духовной жизни XX века, что оно пронизано человечностью.
Журналу 'Иностранная литература' пришлось опубликовать статью об этой конференции. Начиненная обычным набором 'антимодернистских' штампов, она не могла скрыть того, что творчество Кафки становится широко известным уже и в социалистических странах, и того, что его высоко ценят критики, тогда еще
