все еще затемняют некоторые области духовной жизни и на Востоке и на Западе. Однако мы надеемся, что прорывов уже не заклепать, не залатать.
Гёте был прав:
Запад и Восток.
Теперь уже нерасторжимы.
6. НАШ ГЕНРИХ БЕЛЛЬ
Моя муза - немка,
Она меня не защищает.
Лишь когда я купаюсь в крови дракона,
Она кладет мне руку на сердце,
И поэтому я раним.
Г. Бёлль. Моя муза
На земле немало хороших писателей. Много и воистину нравственных и деятельно милосердных людей. Но такое, как у Бёлля, сочетание художественного слова и братского человеколюбия мы можем сравнить разве что с тем, что знаем о Льве Толстом и Владимире Короленко.
Из некролога
В 1956 году были впервые опубликованы по-русски рассказы Генриха Бёлля в журнале 'Новый мир'.
В 1957 году в мартовском номере журнала 'Советская литература' была опубликована первая статья Л. о Генрихе Бёлле 'Писатель ищет и спрашивает'. Она была переведена на немецкий язык, стала предисловием к первой книге Бёлля, изданной по-русски, - 'И не сказал ни единого слова'.
В сентябре 1962 года Генрих Бёлль приехал в Москву.
В 1966 году в Москве мы сказали ему, что вдвоем хотим написать книгу 'Наш Генрих Бёлль. Жизнь и творчество'. Он возразил решительно: 'Напишете, когда я умру. Пока писатель жив, он еще незавершен'.
Через полгода после смерти Генриха Бёлля мы заканчивали работу над этой книгой наших общих воспоминаний. И нам все еще трудно, почти невозможно писать о нем.
Макс Фриш, толкуя первую заповедь - 'Не сотвори себе кумира',справедливо говорит, что законченный образ человека можно создать только бесстрастно, отстранено, если еще (или уже) не любишь его или если пишешь о мертвом.
Генрих Бёлль для нас не умер, и мы любим его еще сильнее, чем раньше, сильнее от горького сознания, что не можем больше разговаривать, спрашивать, отвечать, вместе смеяться, вместе молчать... Но эта книга не может существовать без Генриха Бёлля. И мы отобрали отрывки из наших дневников - свидетельства того, кем он был для нас и для мира, в котором мы жили.
Р. Генрих Бёлль начался для меня не так, как обычно начинались все писатели, - чтением. Его книги я услышала. Весной 1955 года Лев, вернувшийся из лагеря, читал и пересказывал мне множество немецких романов. В памяти сердца остался только Бёлль: 'И не сказал ни единого слова', 'Поезд пришел вовремя', 'Где ты был, Адам?'.
Еще в таком 'фольклорном' переложении я ощутила - мой писатель.
В 1957 году я открыла только что переведенный роман 'И не сказал ни единого слова'. Я жила этой книгой, читала дома, в метро, на работе; не могла ничего делать, ни с кем разговаривать, пока не кончила. А едва кончив, начала снова.
Тогдашней Германии я не знала. И не думаю, чтобы узнала. Чтение Бёлля было чем-то совсем иным, вовсе не знакомством с неведомой страной.
Пришел писатель, который говорил со мной, который спрашивал о том, о чем и мне необходимо было спросить. Он помогал понять нечто важное, быть может, самое важное для моей, для нашей жизни.
Из дневников Л.
25 сентября 1962. Встреча на аэродроме. Делегация писателей ФРГ. Бёлль, Хагельштанге, Герлах. Бёлль похож и не похож на снимки. Старше, печальнее. Он медлителен, немногословен. Смотрит внимательно, серьезно. Когда улыбается, глаза светлеют, иногда вдруг - мальчишеское лукавство. Больше слушает, чем говорит. Спрашивает осторожно, подчас кажется, что недоверчиво.
От похвал отстраняется иронически (понимаю, мол, стараетесь улещивать).
Отвезли в гостиницу 'Пекин'. Прогулка в машине по городу. Площадка напротив университета, - смотрит на Москву.
Бёлль спрашивает, сколько студентов, зачем такое высокое здание. В Америке строят небоскребы, потому что в городах очень дорого стоит земля. Зачем нужны небоскребы в Москве? Пытаюсь объяснить что-то о силуэте города, о символических сооружениях. Бёлль слушает молча, явно не согласен. Хагельштанге скептически переспрашивает.
Ужин в гостинице. Малый зал ресторана. Официант из среднего зала, немолодой: 'Здесь должен быть немецкий писатель Генрих Бёлль?' Он отворачивает полу не слишком чистого халата, достает помятую книжку 'Дом без хозяина'. 'Простите, пожалуйста, прошу надписать. Эта книжка у всей нашей семьи, можно сказать, любимая'.
Генрих Бёлль надписывает.
'Ну, это, пожалуй, вы не могли инсценировать...'
Из дневников Р.
29 сентября. В университете. Читают Бёлль, Хагельштанге, Герлах. Комаудитория переполнена. Почти все вопросы обращены к Бёллю. Большинства слов не понимаю, но глуховато-внятный голос узнаю - по книгам.
Ответы Генриха Бёлля:
1. Самый великий писатель немецкого языка в XX веке - Франц Кафка.
2. Больше люблю писать рассказы, чем романы.
3. Стихи писал в юности.
4. Знаю тех современных русских писателей, которых только что назвал Хагельштанге: Блок, Маяковский, Горький, Бабель, Паустовский, Евтушенко... Последнее, что прочел, - 'Капля росы' Солоухина. Очень понравилось.
5. За литературой ГДР слежу внимательно. Когда не могу сказать хорошего, стараюсь промолчать. Лучше всего они пишут о давнем прошлом.
6. Сартр оказал большое влияние на немецких литераторов в первые послевоенные годы. Потом его влияние слабело, а влияние Камю усиливалось, он куда более значительный писатель.
7. Все романы Достоевского я прочитал в шестнадцать лет. Когда писатель начинает работать, на него влияет каждая страстно прочтенная книга. Но само понятие 'влияние' - сложное. Можно сказать, что на меня влияли и Грин, и Сэлинджер, хотя они совсем разные.
8. Вот кто-то написал, что я в 'Ирландском дневнике' ничего не предлагаю бедным ирландцам, не советую им, как жить. Но сейчас там уже не такая бедность. Моя книга написана семь лет тому назад. Недавно я был там опять. Людям там стало легче жить, хотя, конечно, страна очень бедная.
9. Близок ли мне католицизм Грина? Мы оба католики. Это и многое значит, но и не так много. Больше всего я ценю его как художника. Мировоззрение не так уж важно. Писателя нельзя ни хвалить, ни бранить за мировоззрение. Главное, чтобы он был художником.
10. С Борхертом я знаком не был.
11. Нас удивило, что здесь так популярен Ремарк. Для нас его книги история. До тридцать третьего года был очень популярен роман 'На Западном фронте без перемен'. Нацисты его сжигали в мае тридцать третьего года. Мне роман нравится. Это добротная проза. Но с ремарковской манерой письма у меня нет связи и нет органа восприятия его стиля. Знаю, что он очень хорошо вел себя в эмиграции. Он был богаче, чем большинство эмигрантов, и многим помогал, но скрытно даже для них.
12. Роман Дудинцева мне было интересно читать. Но я хотел бы у вас узнать, насколько он реалистичен, насколько близок к действительности.
Из дневников Л.
29 сентября. В Союзе писателей. Малый зал набит, многие стоят вдоль стен. Председательствует Кожевников, 'секундантом' - Сучков. За боковыми столиками сели так, чтобы Стеженский переводил Хагельштанге, Инга Герлаху, а я - Бёллю. Кожевников тянул жвачку: '...мир... реализм... мы любим вас... полюбите нас... первая делегация западнонемецких писателей во главе с известным, 'прославленным'...'
Бёлль сразу решительно: 'Я не глава, и никто не глава. Мы - трое коллег. У нас никакой иерархии. Мы рады, что приехали, мы рады, что можем разговаривать с русскими, советскими коллегами. Надеюсь, что у
