писателя сидят в лагере. Не хочу и не могу принимать эту премию'.
Анна: 'Но мы ведь не можем оказывать политическое давление на советское правительство'.
Генрих: 'Я просто не хочу принимать премию от государства, которое так поступает со своими писателями'.
Об этом рассказала мне Анна. Я спросил Генриха, он, усмехаясь, подтвердил.
Из дневников Р.
6 октября. Идем с Бёллем и с внуком Достоевского по маршруту Раскольникова, к дому процентщицы. Дома цвета Достоевского, цвета времени.
В мае Генрих приедет сюда на белые ночи. Разговаривает с оператором Шнейдером, который снял фильм 'Петербург Достоевского'. 'У меня нет честолюбивого желания сделать лучше, чем вы. Я мог бы и взять у вас куски'.
Рене делает заметки под диктовку отца, Раймунд фотографирует. Оба сына помогают с удовольствием.
Когда мы идем по каналу, внук Достоевского просит считать шаги - как в романе, ровно семьсот тридцать... Для него каждая сцена романа ничем не отделима от реальности.
...Мы все смотрим на квартиры, на улицы, на дворы, и сколько людей смотрели до нас, но художник смотрит особым взглядом. За этот год он и романы перечитал, он готовился, узнавал. Мы идем вместе до какого-то пункта, а дальше он пойдет один, дальше и начнется тайна, чудо искусства...
В Доме писателей смотрим выставку рисунков Корсаковой - к романам Достоевского. Он потом нам: 'Не люблю иллюстраций к книгам. Ведь каждый читатель видит по-своему'.
...Прошли все дома, дворы. Бёлль рассказывает: 'В Дублине есть целый туристский маршрут по пути Блума. Тоже нет мемориальных досок. Ирландцы очень рассердились на меня (за сценарий 'Ирландия и ее дети'), что я написал о бедности, что взял снимки старых домов...' *
* То же самое произошло и с фильмом Бёлля. Он задумывался как совместный. Но в АПН потребовали купюр: снять киоски с продажей пива, старые дома, - 'Ленинград у вас непригляден', снять кадры с поэтом Иосифом Бродским и опрос на улице 'за что вы любите Достоевского?' Бёлль отказался, и в СССР фильм не показали.
В прошлом году рассказал о замысле. Сейчас готовит сценарий. Счастье пройти с ним этот кусок.
Бёлль еще раз помогает понять, как жив Достоевский.
За обедом: 'А мне странно презрительное отношение к любой профессии, я люблю ремесло официанта...'
Корреспондент 'Советской России' спрашивает, как долго Бёлль ищет слова.
- Восемь лет.
Ему же Генрих объясняет, что 'Даниэль и Синявский - никакие не злодеи'.
7 октября. Вечером на спектакле у Товстоногова 'Проводы белых ночей'. Сергей Юрский мог бы играть и Фреда Богнера и Ганса Шнира.
8 перерыве Бёлля просят расписаться крупно на потолке актерской уборной.
Бёлль Пановой: - Я вас читал.
- А я вас. Разговор о Брехте.
Бёлль; 'Карьера Уи' - плакат, примитивно. Люблю 'Мамашу Кураж' и 'Галилея'. А Панова и вовсе не любит Брехта. Тихо Льву: 'Не то что ваш Брехт'.
Панова - Бёллю: 'У вас в романах напряженная драматургия. В 'Бильярде' сидит девчушка босоногая, за нею - целая драма'. Генрих смущенно: 'Я этого не чувствую'.
Генрих очень хочет посмотреть 'Идиота' со Смоктуновским в постановке Товстоногова. Тот приглашает его на этот гастрольный спектакль в Лондон 'всего час лететь'.
Панова потом нам: 'Что за человек. Одни мятые штаны чего стоят. Его не зря боготворят все молодые прозаики Ленинграда'.
Еще в Ленинграде: 'Я соскучился по дому'. А ему еще лететь в Тбилиси.
Мы говорили о Евгении Гинзбург, о 'Крутом маршруте'.
Из дневника Р.
8 октября. Молодые со Львом в Атеистическом музее, а мы остались в сквере у Казанского собора.
- Когда я научусь писать, я напишу о своей семье. Напоминаю ему слова Хемингуэя про Оук-парк (что не может писать, иначе сильно оскорбит либо родных, либо правду).
- Нет, дело не только в том, чтобы не обидеть родных.
В Атеистическом музее - картины, гравюры - изображения казней, погромов, аутодафе, орудия пыток, статистика жертв инквизиции, процессы ведьм. Катарина и Рене взволнованы, возмущены: 'И они называли себя христианами. И сейчас есть такие же, дай им только оружие'. Раймунд спокойнее, скептичнее: 'Здесь все так же неуклюже и безвкусно, как у нас в антикоммунистической пропаганде'.
Когда возвращаемся в сквер, Генрих говорит почти теми же словами. Он уже раньше видел этот музей.
Пытался объяснить ему, что он - пролетарский писатель. Он задумчиво: 'Не знаю, может быть. Но вот Грасс действительно пролетарский писатель. Он видит и чувствует всё, как рабочие. Его точка зрения на всё всегда пролетарская, всё мировоззрение'.
Спорили об американской культуре. Мы защищали ее. Он: 'В Америке прекрасные писатели. Бывают прекрасные кинофильмы. Разумеется, есть замечательные ученые. Но американская культура без корней и слишком материалистична. В ней нет мистики, нет метафизики'.
13 октября. Бёлли возвращаются из Тбилиси. Мы идем в ЦДЛ, и он туда приходит. Рассказывает (Коржавину), что английский начал учить, когда ему был сорок один год, восемь лет тому назад. Читал книгу Нексе об Испании, которая ему очень понравилась. Долго разговаривает наедине с Ириной Роднянской, держит в руках номер журнала 'Вопросы литературы', где напечатана ее большая и замечательно интересная статья о его творчестве.
'Люблю Диккенса. Он достаточно велик, чтобы позволить себе сентиментальность...'
Вечером у С. произносит тост за 'Левину неисправимость'. На вопрос И., каково быть знаменитым, отвечает: 'Очень скучно'.
Из дневников Л.
14 октября. С Генрихом и ребятами у Эренбурга. Он болен, но курит непрестанно и отмахивается, когда говорим об этом. Эренбург чрезвычайно радушен, впервые вижу его таким любезным, явно хочет понравиться. Показывает квартиру, картины, хвастает ими.
Пьем чай. Ребята молчаливо, с напряженным любопытством таращатся на Эренбурга. 'Меня обвиняют, что я не люблю немцев. Это неправда. Я люблю все народы. Но я не скрываю, когда вижу у них недостатки. У немцев есть национальная особенность - всё доводить до экстремальных крайностей, и добро и зло. Гитлер - это крайнее зло. Недавно я встретил молодого немца, он стал мне доказывать, что в этой войне все стороны были равно жестоки, все народы одинаково виноваты. Это совершенно неправильно. Сталин обманывал народы. Он сулил им добро, обещал всем только хорошее, а действовал жестоко. Но Гитлер ведь прямо говорил, что будет завоевывать, утверждать расу господ, уничтожать евреев, подавлять, порабощать низшие расы. Так что нельзя уравнивать вины'.
Бёлль, и мальчики, и Катарина с этим согласны.
Эренбург спрашивает: 'Какие настроения преобладают сегодня у вашей молодежи?' Генрих: 'Скука'. Раймунд: 'Раздражение'. Рене и Катарина: 'Скука от раздражения. Слишком много из того, во что верили раньше, сейчас уже не внушает, не заслуживает доверия'.
* * *
С 1966 по 1970 год Генрих Бёлль не приезжал в Москву. За это время произошло много важных событий в мире, в нашей стране, в наших жизнях. Возникла и была подавлена Пражская весна. В Париже, в ФРГ, в Америке бунтовали студенты. А у нас шли новые аресты, новые судебные процессы, вызывающие новые протесты.
Оттепельные надежды кончились. Посыпались наказания. В мае 1968 года Лев был исключен из партии и уволен с работы. За этим последовал запрет печататься.
Из дневников Л.:
Июль, 1968 г. Встретил у поликлиники В. - 'Можешь написать своему Бёллю очень большое спасибо. В Президиуме (Союза писателей) уже было решено тебя исключать, заодно уже и из Литфонда. Но Бёлль там целую адвокатскую речь закатил. Про тебя и про Бориса Биргера. По радио, в газетах шухер поднял. А мы с ним ссориться не хотим. Так что ограничились строгачом. Можешь просить путевку в Дом творчества'.
21 августа 1968 года Генрих Бёлль был в Праге с Анне-мари и сыном Рене. Неделю спустя мы получили
