тертый, охочий до баб. Он сразу же стал подмигивать Вере, будто хороший знакомый, будто у них с ней имелись какие-то общие секреты. 'Наглая рожа, - отметила про себя Вера, - пусть только пристанет!'
Ей радовались, Вера это видела, но ее удивляло то, что ей радуются просто так, как радуются всегда свежему человеку, явившемуся в благодушную компанию, где все от выпивки добры. Так оно и было на самом деле, сначала компания приняла ее, согрела, напоила и уж потом рассмотрела. То есть многим сразу бросилась в глаза необычность Вериной прически, но мало ли на какие чудеса за умеренную даже плату способны московские парикмахеры! Когда же было замечено, что на Вере диковинный парик, тут и пошли удивления, потому что свои волосы, пусть даже и в наилучшем виде, - это одно, а приобретенный за деньги парик, может быть, даже иностранный, - это другое. Девчонки расспрашивали Веру - кто громко, а кто на ушко, смущаясь, и Вера рассказывала, где она купила парик и сколько он стоит, как мечтала приобрести его знаменитая актриса, подруга самого Вячеслава Тихонова, он был с ней в магазине и советовал ей непременно купить этот парик, но что-то там у них не вышло, вроде бы деньги они дома забыли или еще что. Вера объясняла, где находится актерский магазин, и добавляла, что покупать такие парики сумасбродство, пустая трата денег, вот Нина сумку приобрела - это да! Так говорила Вера, а сама все радовалась своей покупке и замечала, что девчонки ей завидуют, парни же смотрят с восхищением, будто бы в первый раз видят ее. 'Пусть, пусть посмотрят!' - думала Вера.
- Ну, ты даешь! - сказал ей восторженно Колокольников, и Вера вспомнила, что эти слова она уже слышала от кого-то на танцах.
- Голубушка, как ты хороша! - вынырнул из-за плеча Колокольникова лысоватый крепыш Рожнов и опять подмигнул Вере, словно на самом деле между ними было что-то тайное и важное.
- Не имею чести знать, - сказала Вера.
- Ишь ты, зазналась, мадам! - рассмеялся Рожнов.
- Ну как же, это же Юра Рожнов, мой приятель из Перервы, - сказал Колокольников, - я тебя с ним знакомил однажды...
- Это тот слесарь, что ли? - поморщилась Вера. - Слесарь, токарь, пекарь... Уж больно нахальный...
- Точно! - обрадовался Рожнов. - Нахальный!
Он в подтверждение своих слов тут же схватил Верину руку, смеялся и был уверен в успехе, сказал: 'Пошли станцуем', - но Вера руку его отвела, заявила: 'Не имею с вами желания' - и, помолчав добавила, чтобы смягчить резкость: 'Вот с Лешенькой я потанцую, он ведь сегодня новорожденный'.
С Лешенькой они протанцевали вальс, сказали приятные слова друг другу, и, когда мелодия стихла, Леша отвел ее к столу и усадил галантно.
Тут Вера почувствовала, что она устала, очень устала, находилась, нагулялась по Москве, ноги ее гудели, ей захотелось прилечь сейчас дома, в саду, под папировкой, в тишине и прохладе. Ей вдруг стало скучно, все надоело, и парик надоел, и успех надоел, сыта она им была по горло, хорошего и вправду полагается понемножку, надо было выбрать мгновение и невидимкой ускользнуть с вечеринки домой - ведь завтра утром ей ехать на работу в Столбовую. Никто ее вокруг не радовал, а уж развеселый слесарь Рожнов, со своими наглыми глазами, неотразимыми якобы баками провинциального цирюльника, ужимками первого парня на деревне, просто раздражал.
- Ты что?
- Я? - очнулась Вера.
- Что с тобой? - обеспокоенно спрашивал Турчков. - Что ты сникла?
- Устала я, Лешенька, - виновато улыбнулась Вера. - В Москву ездила.
Турчков сидел рядом, был вроде бы трезв, на щеках его, правда, появились розовые пятна, и уши покраснели. Лицо у Турчкова было нежное, девичье, парни в Никольском называли его малолетком и маменькиным сынком, девчата же ласково - Лешенькой.
- Выпей для бодрости, - сказал Турчков. - За меня выпей.
- Что ж, и выпью!
Чокались, глядя друг другу в глаза. Вере показалось на секунду, что Лешенька смотрит на нее своими кроткими синими глазами не как всегда, а по-особому, чуть ли не влюбленно; ну и пусть смотрит так, подумала Вера, дурачок. Стало чуть веселее, захотелось еще выпить, опьянеть Вера не боялась - сколько бы она ни пила, пьяной обычно никогда не бывала, вокруг все хмелели, и здоровые мужики тоже, а она, выпив с ними наравне, всегда оставалась почти трезвой.
- От матери-то с отцом не попадет? - спросила Вера.
- За что?
- За это чаепитие-то?
- Они знают.
- И сколько вина тут стоит, знают?
- А зачем им знать-то? - важно сказал Леша. - Я и сам взрослый. И деньги кое-какие получаю...
- Прямо тысячи?
- Ну, не тысячи...
Лешенька старался и в самом деле выглядеть человеком взрослым и независимым, но в своих стараниях был смешон, понимал, что на него смотрят с улыбкой, снисходительно, и пыжился от этого еще больше. Вера сдерживалась, чтобы не рассмеяться, - впрочем, теперешними ребяческими стараниями Лешенька вызывал у Веры чувства чуть ли не материнские и был ей приятен.
- Еще налей, - сказала Вера, - может, усталость и вправду снимет...
- С удовольствием! - обрадовался Лешенька.
Он хотел сказать ей что-то, но замолчал, растерялся, а хотел сказать, видимо, важное, и когда уже решился сказать это важное, затих магнитофон, и с шумом прихлынула ватага танцоров, и все принялись корить Веру и Лешеньку за уединение, за измену товариществу, делались при этом и намеки.
- Ох, и глупые же вы! - смеялась Вера лениво. - Болтуны! Нельзя уж и с именинником посидеть!
Потом гости пристали в Турчкову, упрашивали его сыграть что-нибудь на гитаре, и хотя он объяснял, что учился в музыкальной школе в классе фортепьяно и не знает гитару, все же инструмент ему вручили и теперь просили исполнить модные песни. Лешенька забренчал потихоньку, Колокольников, тоже с гитарой, стал его энергично поддерживать, песни зазвучали знакомые по туристским компаниям, иногда на ломаном английском языке, вроде бы от битлов. Вера, если слова знала, хору подпевала, она любила и умела петь, но больше русские протяжные песни, с печалью и слезой - 'Лучину' или 'Накинув плащ...', - звучавшие в их доме, когда отец еще жил с ними: для тех песен нужны были слух и душа, сегодняшние же требовали только знания слов. И все же Вера подпевала, как бы отогреваясь, снова забыла об усталости и своем намерении уйти домой. Потом опять включили магнитофон, Рожнов пригласил Веру, теперь уже вежливо, но и это приглашение она не приняла, а пошла с Колокольниковым.
- Где Нинка-то? - спросил Колокольников.
- Не знаю, - сказала Вера. - Мы с ней подрались.
Слова Верины, может, показались Колокольникову шуткой, а может, он посчитал: подрались так подрались; во всяком случае, слова эти в нем не пробудили никакого интереса.
- А ты ее ждешь? - спросила Вера.
- Нет, - сказал Колокольников. - Не пришла и не пришла. Вот ты здесь и хорошо.
- Так я и поверила...
Колокольников принялся ее расхваливать, говорил, что он чуть ли не влюбился в нее, такая она сегодня красивая, выглядит хорошо, и парик ей идет, и вообще она женщина, каких ему никогда в жизни не найти. Вера смеялась, похвалы парика ей были неинтересны, она уже собиралась снять его, показать, что не потускнеет и без сумасбродной обновки, поигрались - и хватит, прочие же любезные слова Колокольникова ей нравились. Она не прерывала Василия - наоборот, репликами своими подталкивала его к новым комплиментам и излияниям души. Вера не отстранилась, когда Колокольников прижал ее к себе, обняв руками талию, и поцеловал в щеку как бы невзначай. Ни в чем дурном она упрекнуть себя не могла, и все это никак не влияло на их отношения с Сергеем, это было просто так, на минуту, на секунду, а с Сергеем у них - на всю жизнь. Колокольников был нежен и добр, и Вере не хотелось, чтобы блюз кончался.
Потом плясали шейк, и не один, Вера уморилась, не выдержав, выскочила на террасу, с шумом плескала воду из рукомойника на ладони и на лицо, парик стал ей уже в тягость, она стянула его, но вокруг
