составили протокол, изменить мнение матери, что с милицией дело у них вышло плохо, Вера не смогла. Мать сникла, опять выглядела забитой и жалкой, страдала от того, что непременно надо было хотя бы посоветоваться со знающими людьми, Монаховыми, например, а потом уж ехать в город. Поначалу Вера старалась мать успокоить, объяснить ей ее заблуждение, но вскоре она поняла, что дело это безнадежное. Разговор в милиции опечалил и ее, но, естественно, не тем, чем опечалил мать, просто произошло то, чего боялась и ожидала Вера, - ее страдание и ее позор, ее погубленная жизнь превратились в дело, о котором говорили чужие люди и которому теперь исписанными листочками предстояло копиться в канцелярской папке. Эх, жизнь!..
8
Назавтра в Никольском появился следователь районной прокуратуры. Он и точно оказался Шаталовым, как и предполагали в милиции. То есть он и вчера был среди людей, приезжавших в Никольское, Вера даже говорила с ним, но ни ему самому и ни его вопросам Вера во вчерашних волнениях не придала никакого значения. Теперь, после обеда, он пришел к Навашиным, и Вере с матерью поначалу не понравился.
Был он уже не молод, но и недостаточно стар - лет этак тридцать пять, ну чуть больше - и, стало быть, не воевал. Отец еще в пору Вериного детства внушал ей, что среди взрослых только те стоящие и порядочные люди, которые воевали. Когда-то эту отцовскую истину Вера считала безусловной, теперь, естественно, она не могла относиться к ней серьезно и все же при знакомстве с новыми людьми по неискоренимой привычке прикидывала, воевали они с немцами или не воевали, а иногда, особенно когда это было ей выгодно или облегчало в сомнениях, позволяла себе верить в отцовский закон. Вот и нынче она сразу посчитала, что следователь на войне не был и, значит, особого доверия вызвать не может. По крайней мере, будь он серьезным человеком, он с утра пришел бы к Навашиным. А так небось ходил по поселку.
Одет следователь был в светлый импортный костюм с голубой искрой, а в руках держал черную гладкую папку. Он жаловался на жару и говорил, что предчувствует грозу: у него ломило ноги, и к тому же он слышал, что в прогнозе погоды по 'Маяку' не обещали осадков. При этом следователь - звали его Виктором Сергеевичем - проводил ладонью по мокрому лбу и теребил пальцами жесткие белые волосы. Волос осталось у него на голове немного, острижены они были коротко и зачесаны вперед. Росту Виктор Сергеевич был среднего, широк в плечах и квадратен, шею имел короткую и, разговаривая, прижимал подбородок к груди, отчего казался обороняющимся, но и в то же время готовым ответить ударом на удар. Удивляли его вялая, вроде бы расслабленная, манера говорить и неожиданно тонкий для такого атлета голос. Тенор Виктора Сергеевича поначалу раздражал Веру и даже смешил ее, но потом Вера привыкла к нему.
Разговор Виктор Сергеевич вел неспешный, о заявлении Верином пока не напоминал, и Вера не могла понять, к чему он клонит и чего хочет от нее. Возможно, пока он лишь приглядывался к ней и проверял, стоит ли верить ей или нет. 'Ну и пусть, - думала Вера, - ну и пусть, а мы тоже к нему приглядимся, что он за гусь'. Мать сидела рядом тихо и мирно, хотя Вера и чувствовала, что следователь не нравится матери и расстраивает ее даже своим видом. Мать лишь иногда вступала в разговор, желая дополнить Верины слова, и все выходило невпопад.
Виктор Сергеевич интересовался, где и как Вера учится, что приходится ей делать на работе в Вознесенской больнице и сколько она получает, сколько вообще имеет средств их семья и как живет Верин отец на Дальнем Востоке. Многие вопросы казались Вере никчемными и досужими, но Вера отвечала на них терпеливо.
- Да, - сказал Виктор Сергеевич, - вот, знаете... Говорят, накануне вы подрались с подругой.
- Было такое, - сказала Вера.
- Из-за чего, можно узнать?
- Ни из-за чего. Так. По глупости.
- Ну хорошо, по глупости. Допустим. А дрались крепко?
- Не так чтобы очень.
- Говорят, и туфлями?
- И туфлями.
- А не остались ли после этой драки у вас на лице и на теле ссадины и синяки?
- Остались...
- Какие именно?
- Не знаю. Не помню.
- Угу, - сказал Виктор Сергеевич. - Это мы потом с вами уточним... А врачам почему вы не сказали об этой драке? Они тогда бы по-иному написали заключение.
- Не знаю, почему. Меня никто не спрашивал. Я и не сказала.
Вера произнесла эти слова обиженно, усмотрев в напоминании о драке с Ниной недоверие к ней и ее ответам, она действительно не рассказала врачам и в милиции о драке, но без всякого умысла и корысти не рассказала, просто потому, что посчитала эпизод этот несущественным и вовсе не связанным с ее делом. Да и стыдно было рассказывать. Следователь, видимо, имел по этому поводу свои соображения, может быть ошибочные и невыгодные для Веры, но он их не высказал, а вопросы прекратил. Это Веру насторожило и обидело. Кто ж, интересно, наболтал ему про эту драку и какими словами? Могли ведь и наврать, да еще и расцветить ложь никольскими фантазиями.
- Вы надумайте, - сказала Вера, - ничего лишнего я не хочу никому приписать. Поругались мы с Ниной, и синяки были. Ну и что? Разве это меняет дело?
- Нет, - сказал Виктор Сергеевич. - Просто мне надо знать все обстоятельства. Вам уж придется привыкнуть к моему интересу. Ничего не поделаешь.
- Да нет, мы ничего, - вступила мать.
- Знаете что, - улыбнулся Виктор Сергеевич и пальцами вновь провел по мокрому лбу, - не откажите в любезности... водички какой-нибудь, а то ужарел совсем.
- Квас у нас есть, - обрадовалась мать, - свой, правда, не покупной. Если не побрезгуете...
- Ну отчего же...
- Вера, сбегай в погреб, принеси.
- Ну вот, я вам хлопоты причиняю, - огорчился Виктор Сергеевич.
Бежать Вера не побежала, пошла за квасом, намеренно степенно, давая следователю понять, что просьбу его она выполняет без особой охоты и что вообще они, Навашины, люди гордые. Веру раздражала суета матери, ее унизительное старание оказать на всякий случай любезности малоприятному гостю, - впрочем, какому гостю? - так, должностному лицу, которое могло бы и не тратить свое драгоценное время на дальнюю дорогу, а опросить потерпевшую в служебном кабинете. Пока Вера ходила, следователь все извинялся перед Настасьей Степановной за доставленные хлопоты, просил вернуть Веру, если бы он звал, что хозяевам придется беспокоиться, он бы и не заикнулся о воде. Но когда Вера принесла запотевшую трехлитровую банку, он не стал отказываться от кваса, а принялся пить его стакан за стаканом, да притом делал это так аппетитно и шумно, ухая от удовольствия, словно бы хлебный напиток помогал ему ощутить полноту жизни. Вера заулыбалась: 'Вот дает, как рассол с похмелья...'
- Прекрасный квас, - сказал Виктор Сергеевич.
- Пейте, пейте на здоровье, - радовалась мать.
- Спасибо, хватит. Как вы его готовите? Наверное, покупаете экстракт?
- Нет, из ржаных сухарей.
- А то вот сейчас экстракт хороший продается...
- Вы дома тоже делаете квас? - спросила мать.
- Нет. Вы знаете, - засмеялся Виктор Сергеевич, - нас, мужчин, больше пиво волнует!
- У нас пива нет, - развела руками Настасья Степановна, расстроилась, будто допустила губительную оплошность, которую теперь уж и не исправишь. Кабы мы знали...
- Нет, вы меня не так поняли, - нахмурился Виктор Сергеевич и еще сильнее прижал подбородок к груди.
Теперь он сидел молча и теребил пальцами жесткие белые волосы надо лбом. Вера держала в руке стакан и отпивала квас глоточками, словно это был кипяток.
- Вы, Вера, на самом деле, - сказал Виктор Сергеевич, - не обижайтесь на мои вопросы. У меня профессия такая. Вы уж терпите.
- А я терплю, - сказала Вера.
