- Я не знаю, - сказала мать.
Вера посмотрела на мать с недоверием.
- Кликнуть, что ль, его?
- Да на кой он нужен-то! - раздраженно сказала Вера, но на всякий случай глянула в окно. И никого не увидела.
- Сейчас кликну...
- Да постой! - бросила ей Вера вдогонку, но было поздно.
Хотя она уже и свыклась с мыслью о том, что матери надо в больницу и что чем скорее сделают операцию, тем лучше, хотя, вольно или невольно, она смотрела на беду матери еще и глазами медика, новость Веру расстроила и даже испугала. Раньше матери вообще надо было ложиться в больницу, теперь все становилось срочным и определенным, а слово 'послезавтра' приобретало жестокий, быть может и трагический смысл. 'Эх, жизнь! - тоскливо думала Вера. - Вот везет нашей семье! Уж точно: бьет ключом - и все по голове...' Сидит где-нибудь в тихом и сухом месте заведующий судьбой навашинского семейства и ключ зловредный держит наготове, как хозяин дома большую ложку за столом, чуть что - хвать по лбу. Но мать-то в чем провинилась? 'Надо завтра ехать в ту больницу, опять говорить с врачами и просить похлопотать Тамару Федоровну - в районе у нее есть знакомые...'
Но и эта мысль о завтрашних непременных действиях не прибавила Вере сейчас ни сил, ни оптимизма' опять тяжесть безысходности придавила Веру, словно бы ее в колодец бросили, а крышку замуровали на совесть. И оттого не выгнала она вон, не вытолкала с шумом гостя, тихонечко направленного матерью в комнату. Она не только не выгнала гостя, но и сама не смогла подняться да, взглянув на него презрительно, уйти прочь. К тому же в глазах матери Вера уловила робкое желание спокойствия, ей показалось, что своей тихой улыбкой мать просит ее не устраивать скандала, быть терпимой или хотя бы терпеливой, а любую просьбу матери она готова была выполнить сейчас как ее последнюю просьбу.
Гостем был Леша Турчков.
- Здравствуй, Вера, - сказал Турчков.
- Здравствуй, - сказала Вера вяло.
- Садись, садись, Леша, - озаботилась мать.
- Спасибо... Я так... Вот сейчас...
- И плащ-то сними, а то течет с него.
Плащ Турчков стал тут же послушно снимать, энергично, словно спохватившись, извинялся сокрушенно. Потом отправился в коридор, к вешалке, делал при этом движения неловкие и просто лишние, покачнулся дважды. Он сейчас выглядел человеком с нарушенной координацией движений, но не оттого, что выпил, а оттого, что его чем-то огорошили и он был не в себе. В коридоре Турчков долго вытирал ноги о половик, а затем появился в комнате и, пока шел к столу, останавливался, жался, смотрел на Веру виновато и как бы с опаской. Она показала ему на стул, он сел. Ковбойка его потемнела на плечах и рукавах - болонья пропустила воду. Лицо Леши было мокрое, а волосы тем более, белые кудряшки жалкими косичками прилипли ко лбу. Поймав Верин взгляд, Турчков быстро вытащил расческу, принялся было убирать ею локоны, но без толку, смутившись, он сунул расческу в карман. А Вера вспомнила, что и она нехороша, со сна не умывалась и не поправляла волосы, хотела подняться и подойти к зеркалу, но тут же подумала, что это ни к чему.
- Ну что? - спросила Вера.
- Я хотел поговорить с тобой... - сказал Турчков и поглядел на Настасью Степановну.
Настасья Степановна поднялась и вышла.
- Я понимаю, - сказал Турчков, - ты меня ненавидишь, тебе противно видеть меня...
- Оставь, - сказала Вера. - Если есть дело, так о нем и говори.
- Нет у меня никакого дела, - опустив голову, пробормотал Турчков.
- А маму мою зачем выставил?
- Не знаю, - сказал Турчков. - Стыдно мне.
- Твоя забота.
- Ты пойми... Я не оправдываться к тебе пришел, - заговорил Турчков быстро, с жадностью, будто сегодняшние слова долго стерег в себе, запирал на замок с секретом, терпел, а они мучили его, жгли, и теперь, выпуская их на волю, он чувствовал облегчение. - А если и оправдываться, то не за то, главное, а за другое... Ты не думай - вот вчера приходила моя мать, у нее ничего не вышло, и вот теперь явился я со второй атакой... Ты, наверное, так подумала?
- Мне-то не все ли равно...
- Нет, ты поверь, я не знал, что мать пошла к вам... Я бы ее не пустил... Уж совсем мерзко было... - Тут Турчков осекся, какое-то соображение, видимо, остановило его. - Не мне, конечно, говорить так! Совсем мерзко было раньше. И матери наши все из-за нас... Из-за меня...
- Еще что-нибудь скажешь?
- Я и не знаю, что мне сказать... Я просто так пришел, потому что я уже не мог не прийти... Ты пойми меня... Нет, я знаю, что я хотел бы тебе сказать, но я не могу этого сказать.
- Ну и хорошо, - кивнула Вера.
- Ты меня извини, я сейчас много говорю, это потому, что я много молчал, только матери и смог открыться... Она у меня хорошая...
И действительно, потом он говорил много и путано, нервничал и говорил скорее не для Веры, а для самого себя и, останавливаясь, казалось, ждал одобрения или возражений не от Веры, а от самого себя. При этом взгляд его не был отчужденным, направленным в одну точку, - напротив, он был чрезвычайно живым и прыгал с предмета на предмет, иногда попадал на Веру и тогда на мгновение становился цепким, словно бы желал ухватиться за что-то, успокоиться, но нетерпеливые, горячие слова сейчас же уводили его в сторону. А Вера испытывала теперь странное ощущение. Раз уж она не выгнала Турчкова, раз уж не хватило у нее на это сил, она рассчитывала вытерпеть его присутствие и слушала его, как слушают неживой говорящий предмет вроде транзисторного приемника или телевизора, имея возможность при случае выключить звук и изображение, а то и вообще разбить в сердцах пластмассовый или деревянный ящик. Однако так было поначалу, а потом Вера неожиданно поймала себя на том, что она охотно слушает Турчкова, хотя пока она и не могла уловить сути его слов.
- Ты знаешь, - сказал Турчков, - мать-то моя меня водила к невропатологу и психиатру. И отец конвоировал... Ты не думай, что только из-за суда. Хотя, конечно, им хотелось, чтобы на суде была справка... Но они, главное, испугались за меня... Я ведь на другой день хотел убить себя... всерьез... А теперь не стану... У меня теперь есть цель...
- Ну, а мне-то что!
- Извини... Я скотина... Я все про себя... Я понимаю... Я не для этого пришел... Я просто не решаюсь сказать... Врачи-то нашли во мне расстройство нервной системы, это уж я его сам себе устроил, но то, что я тебе скажу, это не блажь, все это я решил в здравом уме... Только вытерпи, что я тебе скажу... Может, это глупость... Ты заранее извини...
- Чего извиняться-то?
- Я хочу предложить тебе... То есть это не предложение, это просьба... Ты можешь выгнать меня тут же, как я скажу... Я... Ну, в общем... ты не могла бы выйти за меня замуж?
- Чего? - вскинула ресницы Вера.
- Выйти за меня замуж, - медлительно, но и с твердостью произнес Турчков. - Не сейчас, а через год, когда станем совершеннолетние. Но все будут знать, что мы с тобой женимся...
- Зачем?
- Ну... Я не знаю, как тебе объяснить, что я чувствую... Ну... хотя бы и для того, чтобы у ребенка был отец...
- Какого ребенка?
- Твоего...
- Какого еще ребенка! - возмутилась Вера. - Ты что, сдурел? Никакого ребенка не будет! Как ты мог подумать! Ты что?
Турчков посмотрел на нее, и то ли удивление, то ли растерянность были в его взгляде. Потом он сказал:
