- Ну хорошо, ну, москвич...
- Ну и ничего, - обиделась Нина. Потом сказала: - Уж совсем было мы с ним познакомились в прошлый раз. 'Давно, говорит, я вами любуюсь'. Мной... И тобой тоже.
- Невидаль какая. Где сходить-то будем - на Курской или на Каланчевке?
- На Курской. Там 'Людмила' рядом. А на Каланчевке одни овощные ларьки.
На серой горбатой Курской площади, урезанной, ужатой ремонтными работами, была толчея, была давка, извинения и ругательства, плотное, утрамбованное движение народа во встречных потоках, тишайших, а потому и утомительных и для нетерпеливых москвичей, опаздывающих куда-то, и для транзитных людей, едущих в солнечные, фруктовые и виноградные края, измученных кассовыми хлопотами, столичными ритмами и звуками. А на берегах потоков было спокойствие, была работа, справа у забора стояли десятки южных людей в кепках-аэродромах, весельчаки и оптимисты, они зазывали кавалеров приобрести для своих красивых женщин кавказские пахучие розы. На другом берегу теснились такси, и хитроумные водители молча, но уж внимательно и по-хозяйски, горными орлами, высматривали подходящих клиентов, попростодушнее и попровинциальнее. Подруги наши были в московской толпе своими, действовали локтями и языком, энергично и быстро пересекли оба потока без ущерба для платьев и сумок. Идти им надо было влево, к большому дому, белому с зеленым, где и находился неплохой, с их точки зрения, магазин 'Людмила'.
- Этот дом кооперативный, - сказала Нина, - тут живут с телевидения, дикторы всякие, вот тот, который волосы нарастил, знаешь, и женщины...
- Ты уж мне рассказывала.
- Деньги у людей есть, - вздохнула Нина, не осуждая хозяев кооперативных квартир, а с сочувствием к самой себе.
- Девушки, здравствуйте, - сказал проходивший мимо модный молодой человек и, как показалось Вере, поклонился ей.
- Здравствуйте, здравствуйте, - ответили подруги.
- Это он кому? - шепотом спросила Нина, а сама как бы невзначай глаза скосила на молодого человека. - Мне или тебе?
- Тебе, наверно.
- Да нет, тебе. Знакомый твой? Верка, познакомь.
- Первый раз вижу. Это он на тебя глядел...
- Нет, на тебя, - расстроилась Нина. - На тебя все всегда в первую очередь внимание обращают...
Это было правдой, и Вера знала, что так оно и есть. Всегда, если они были с Ниной на людях, внимание парней, а уж пожилых мужчин тем более, привлекала она, Вера. Она это чувствовала, и Нина это чувствовала. Разумных объяснений этому Вера подыскать не могла, на Нину, с ее точки зрения, каждый прохожий должен был бы смотреть с восхищением - такая она вся ухоженная, стильная и ритмичная. Однако Нину по справедливости оценивали не сразу и не все, а она, Вера Алексеевна Навашина, вызывала тут же восклицательные знаки. 'Яркая ты больно, - объясняла Нина, - у меня одни кости, а ты вон какая'. И жестами показывала какая.
- А чего в 'Людмиле' будем покупать?
- Ничего, - сказала Нина. - Зайдем просто так, для разгону. Кто же в первом магазине что-нибудь покупает?
Действительно, в 'Людмиле' ничего они не купили, хотя там и было кое-что, и красивое, и фирменное, и недорогое. Позже они, естественно, жалели, что не купили ничего в 'Людмиле', но сейчас выходили из стеклянного магазина спокойные, рассудив, что раз это торговое заведение расположено у вокзала, значит, первым делом в него бросаются суматошные приезжие люди.
Метро привезло подруг к ГУМу.
Вера звала идти в секции, где продавали шерстяные вещи и белье, а Нина тянула через переулок, к грампластинкам. Побыли у грампластинок, потолкались среди досужего люда, походили от одной секции к другой и к третьей, прислушивались к мелодиям - не брать же им Кобзона или Миансарову, получили удовольствие от ритмов джайва и гоу-гоу, и уж потом Нина за рубль шестьдесят в блестящем супрафоновском конверте приобрела Матушку и Карела Готта. Верины секции оглядывали серьезнее и внимательнее. Вера все думала о матери, прикидывала, что бы практичнее и по ее вкусу купить - шерсти, что ли, на кофту или саму кофту фабричной вязки, или белье, теплое, но такое, чтобы мать, непривычную к моде, не испугало. Однако же цены были для Вериных средств неподходящие, Вера нервничала, а Нина не понимала, почему на все ее слова Вера отвечает с раздражением.
- Ну ладно, пошли из этого ГУМа, - сказала Вера.
Пошли-то они пошли, и все же не удержались и купили по паре клипсов с длинными подвесками, подешевле, и, проходя туннелем под Манежной площадью и Охотным рядом, радовались им, потому что клипсы и впрямь были удачные.
- Что-то мы с тобой одни клипсы только и покупаем, - сказала Нина. Словно уши зря кололи.
Прошлой осенью они холили в районную поликлинику, хирург проколол им уши. А серы и они так и не носили.
В ЦУМе, душном, стесненном решительной реконструкцией, Нина заволновалась, как борзая, учуявшая за мокрым кустом зайца. И действительно, что-то несли.
Нина бросилась куда-то, исчезла на пять минут, растворилась в бурлящей суетне готического магазина, и потом вынырнула из-за колонны, из-за снежной бабы - продавщицы пломбира - и схватила Веру за руку:
- Пошли! Быстрее! Я заняла очередь! Они еще есть!
- Где? Что? - не поняла Вера, но вопросы она задавала зряшные, по инерции, а сама уже бежала за Ниной, волнуясь, как и подруга.
Нина притащила ее почему-то к фотоотделу, обрадовала женщин, стоявших в очереди: 'А вот и мы!' Давали сумки, черные и коричневые, прямоугольные, с карманом, на длинном узком ремне, с двумя блестящими металлическими замками, кожаные, немецкие. Ах, какие это были сумки! Нина вытащила из своей несчастной, обреченной сумочки деньги и пересчитала их, хотя надо было еще выписать чек, а уж потом идти в кассу.
- Хватит, - сказала она и обернулась к Вере.
И, увидев Веру, она расстроилась и спросила испуганно:
- Ты тоже, что ль, хочешь такую?
- Ну а что же! - сказала Вера.
- Верк, ну зачем тебе-то! Это ведь не твой стиль...
- Ты так думаешь? - засомневалась Вера.
- Конечно! Ты прости, но смешно будет смотреть на тебя с такой сумкой. У тебя сила в другом. Я тебе как подруга советую. Ты же что-то другое хотела купить.
- Ты права. - сказала Вера.
Продавец, светловолосый парень лет девятнадцати, каждый новый чек выписывал морщась и покачивая раздосадованно головой. У него хватало терпения разъяснять покупательницам, что сумки эти не какие-нибудь, а специальные, кофры для фоторепортеров и фотолюбителей, знающие люди смеяться будут. Он и Нине сказал:
- Хоть вы-то каплю здравого смысла имеете? Или еще купите фотоувеличитель и привяжете к бедру?
Нина поглядела на него снисходительно и с жалостью.
- У меня дядя фоторепортер, - сказала Нина, - я ему в подарок.
- Ну, берите, берите, - махнул рукой продавец. - Я думал, хоть вы с соображением.
На эти слова продавца Нина не ответила: что он о ней думает, ее не волновало, а волновало, какую сумку брать - черную или коричневую. Она уж и ту и другую устраивала и на левом плече, и на правом, крутилась с обеими сумками перед Верой, раздражая очередь и продавца, и следы столкновений больших страстей отражались на Нинином лице. Наконец она сделала выбор, со страдальческим выражением глаз сказала: 'Черную', - однако на полдороге к кассе она воскликнула: 'Ах, что я, дура, наделала!' - побежала к прилавку и зашептала: 'Коричневую, будьте добры, коричневую...'
