дореволюционной постройки, за ними увидели два здания повыше, со стеклами во всю стену и выложенными под крышей красным кирпичом цифрами '1931'. 'А вон Черемушки, показала Вера. - Там от больницы дают квартиры'. Действительно, впереди виднелись шесть или семь одинаковых домов в пять этажей, а чуть дальше над пустым пока местом стояли два крана. Побывали и в магазинах, посмотрели, какие продукты есть и каких нет, в 'Промтоварах' Сергей поинтересовался, не продают ли, случаем, резиновые сапоги тридцать восьмого размера, но нелитые, - мать просила. Выпили квасу у керосиновой лавки с замком на двери и пошли бродить по тихим травяным улицам Вознесенского. Гуси спали в пыли, кусты золотых шаров толпились у заборов. Улицы были тенистые, горбатые, спускались с холма к дороге на Столбовую и к пруду, от пруда тянуло сыростью. Дома на улицах стояли обыкновенные, подмосковные, полуизбы-полудачи, именно такие, в каких и жили Навашины и Ржевцевы. Вера шла и все поглядывала на Сергея не без волнения: ей очень хотелось, чтобы Вознесенское и больница понравились ему. А он молчал. Наконец она не выдержала и спросила: 'Ну как тебе Вознесенское?' - 'Мне здесь нравится', - сказал Сергей не сразу.
В столовую возле больничных ворот не пошли, были сыты, присели отдохнуть в сквере на скамейку у гипсовой вазы.
- Нет, жить тут можно, - сказала Вера. Сказала так, словно бы она рассматривала кофту, только что купленную, и теперь успокаивала себя и отвергала сомнения: 'Нет, носить ее можно...' - Двадцать минут на автобусе и, пожалуйста, езжай на электричке куда хочешь: в Никольское, к тебе в Щербинку или в Москву, за продуктами, за вещами, а то и просто так, может, в театр или на футбол. Потом смотри - повсюду санитарки имеют шестьдесят рублей, а у нас надбавка за специфику, мне платят восемьдесят. Сестрам, понятно, больше. А я через год кончу училище. Потом всякие дежурства ночные, вне очереди, подмены, в общем, сто-то рублей в месяц натяну. Я добросовестная... А врачи у нас вообще получают прилично... Тут, я тебе скажу, хорошие врачи. Их в Москве знают, они там делают доклады... У нас много кандидатов... Ты что думаешь, я вечно, что ли, нянечкой буду? Вот Тамара Федорову говорит, что заставит меня учиться... А что, ведь можно будет, если поступлю, утром ездить в Москву, в институт, а вечером прирабатывать? А? Нет, конечно, это не сразу, а когда у нас все сложится... Потом поработаю, подготовлюсь. Я ведь совсем необразованная. И книжек-то мало читала...
Вера вздохнула и замолчала. Взглянула на Сергея: не вызвали ли ее слова усмешки? Нет, не вызвали. Тамара Федоровна, верно, советовала ей учиться дальше, говорила, что у нее очевидные способности и кому-кому, как не ей, Вере, лечить людей. 'Да ну что вы! Да куда мне!' - смеялась обычно Вера. Однако нет-нет, а приходило ей на ум искушение: а вдруг? Чем черт не шутит! И теперь она высказала тайное. Высказала и ждала от Сергея поддержки. А он, к ее досаде, молчал. И тут Вера смутилась собственной фантазии, заговорила быстро:
- Потом, смотри, санитарка, ну, и сестра - день в больнице, два гуляет. И отпуск у меня будет два месяца. Сколько можно еще приработать. И у себя на огороде, и особенно в Садах. В Садах все люди старые, пенсионные, москвичи, после инфарктов и инсультов, работать им нельзя, а деньги у них есть. Вот вознесенские ходят в Сады, носят молоко - у кого коровы, стирают, вскапывают огороды, опрыскивают. Все приработок. У нас в отделении нянечка Валентина Михайловна, так она в месяц приносит из Садов обязательно рублей сорок пятьдесят. Кому переклеит обои, кому покрасит дачу, кому навозу натаскает ведрами... Там ведь бабки-то садовские пастуху дают на поллитру в день, чтобы он стадо вдоль их заборов погонял да удобрений побольше оставил... И я найду дело в Садах. Вот, глядишь, и наберется у меня рублей сто пятьдесят месяц. Не мало ведь, скажи?.. А и еще смогу шить и вязать...
Тут Вера спохватилась: будущую жизнь в Вознесенском она примеривала лишь на самое себя, а рядом сидел Сергей.
- А Вознесенским мужикам, я тебе скажу, с этими Садами вовсе раздолье. Вот мы у пруда шли, я тебе показала дом. Там живет наш санитар Егор Трофимович. Этот Егор Трофимович в неделю обязательно два-три дня проводит в Садах. Плотничает, крылечки из керамических плиток кладет, да мало ли еще что... Корову держит специально для садовских. В прошлом году, правда, он в отпуск нанимался пастухом, хозяева по триста рублей в месяц собирали ему пастуха не найдешь... А так он все время в Садах... И не гробится... Часа по три, по четыре в день... И денег у него, говорят, видимо-невидимо на книжке...
Вере показалось, что Сергей то ли усмехнулся, то ли поморщился.
- Я ведь это к чему, - сказала Вера. - Вот ты машину мечтаешь купить. 'Жигули'. Так ведь и здесь есть где заработать. И надрываться особо не надо. Ты даже не копай, не плотничай, ты придешь в Сады электриком - еще лучше... Егор Трофимович рассказывает: его приятель приладит пару штепселей - ему три рубля. Да нет, теперь четыре! Егор Трофимович говорит: наша валютная единица - стоимость поллитры. Раньше, говорит, вся оплата делилась на три рубля, а теперь делится на четыре. Пьющий ты или не пьющий... А дом в Вознесенском можно купить. Сюда ведь многие понаехали из деревень в тридцатые годы и после войны, а теперь им родственники пишут, что и у них жизнь пошла сытая, вот какие и уезжают...
- Так что, может, и мне в пастухи наняться? - спросил Сергей.
- Ты не сердись... Зачем тебе сразу и в пастухи? Тут есть большое энергохозяйство... Или можешь ездить на свою работу. На автобусе и на электричке. Ты ведь из Щербинки сейчас тратишь время на дорогу... И вообще я все это просто так... Я и сама сюда, может быть, не собираюсь переезжать. Я так... что деньги... Я ведь и вправду смогу здесь стать врачом...
Вера опять смутилась и заговорила о мелочах:
- Тут вон мороженое продают в центре, а в Никольском только на станции. По вечерам бывают танцы, а когда кино... Клуб неплохой в главном корпусе... А для тебя за больницей стадион. Хочешь - футбольная команда есть. Играет на первенство района. 'Спартак'. В ней могут не только медики. Сейчас один наш больной играет в нападении...
- И хорошо играет? - оживился Сергей.
- Хорошо. Голы забивает.
- Наверное, он считает, что он Пеле, оттого и голы забивает?
- Ты над нашими больными не смейся, - сердито сказала Вера. - Они больные как больные. Они, может быть, больше других заботы стоят.
- А я и не смеюсь... Только что ты меня манишь энергохозяйством? Ты же знаешь, что в ноябре меня могут взять, в армию. Я ведь и так имел год отсрочки. А там я наверняка еще какую-нибудь специальность получу... стоящую... И расписаться я с тобой могу только через год с месяцами. К кому я сюда перееду?
- Никуда я никого не маню, - сказала Вера, надувшись.
Она сидела обиженная и расстроенная. Впрочем, она ругала и самое себя. Было отчего рассердиться и самому мирному человеку. Себя-то она, в конце концов, могла уговорить сбежать в Вознесенское, а Сергею какая охота перебираться на вечное жительство в эту подмосковную глухомань, где у него не будет ни родных, ни друзей, ни хорошей работы, одна она, Вера Навашина, но ведь и она одна надоест. 'Господи, - подумала Вера, - мы ведь с ним совсем чужие люди. Какое ж мы с ним сейчас одно целое? Я сама по себе, он сам по себе. И так будет всю жизнь. Считанные часы наберутся у нас, когда мы были и будем как одно целое... И разве я имею право просить его о жертве ради меня? Ведь у него свои интересы и свои привычки, своя жизнь, а этим переездом он все сомнет, все нарушит, все подчинит моей жизни...' Она вспомнила, как они с Сергеем, счастливые, бродили по городу в день операции матери, каким сладостным было их нетерпение и как они были одно. Медовая пора их не кончилась, хотя в отношениях и появилось нечто неприятное, связанное со здравым смыслом и мелкими житейскими соображениями. Сегодня, когда они бродили по пустым окраинным улицам, Сергей то и дело гладил ее руки, ее шею и ее волосы, и ей было хорошо, но теперь, на скамейке у гипсовой вазы, он казался ей совсем чужим человеком, словно она увидела его впервые, и сейчас он мог уйти, больше ей никогда не встретиться, и от этого ничего бы не изменилось.
И Сергею было не по себе. Пока они ехали в Вознесенское, он надеялся, что утренний разговор с Верой забудется, а злую болтовню они как-нибудь перетерпят. Он уже и совсем успокоился, но тут Вера начала хвалить Вознесенскую жизнь, и тогда он понял, зачем она его позвала. Каждое Верино слово вызывало в нем теперь протест. 'Нет, извините! - раздраженно говорил про себя Сергей. - На кой черт мне это Вознесенское? Хочешь - живи здесь, а мне-то оно зачем?' Другой бы на его месте, погорячей, тут же бы взорвался и наговорил Вере много шумных и обидных слов, а Сергей смолчал. Он был из тех людей, у кого
