честнее... И этот человек будет учить меня жизни и честности? Я возмущенно опустошил бутылку одним затяжным глотком и потянулся за следующей. На кухне мы были одни. Лишь изредка в беседу пыталось вклиниться негромкое урчание холодильника. Отбрасывал мягкие тени приглушенный плетеным абажуром свет с потолка. На столе в двух блюдцах разместилась закуска, тонкие кружочки копченой колбасы и ноздреватые ломтики сыра. Бутылки с этикеткой 'Клинское' выстроились в два ряда: на столе вдоль стены полные, на полу вдоль плинтуса - пустые. Кухня - идеальное место для обстоятельных мужских разговоров под пиво. А чем еще заняться нам, лишенным женского общества? Маришка умчалась на работу на два часа раньше обычного. Чтобы прямо в студии послушать свежую 'Кислую десятку'. - Так послушай! - предложил я, кивнув на магнитолу. - Или собственную частоту забыла? - Что ты! - возразила она. - Слушать мало, это нужно видеть! Знаешь, как Антошка во время эфира лицом работает? Странно, что его до сих пор на ТВ не переманили. А сразу после ухода Маришки пришел Пашка и бережно сгрузил на пол прихожей пару гремящих пакетов. Как нельзя кстати! Я был благодарен ему. За пиво, за то, что выслушал меня без профессиональных своих штучек: не перебивал, не светил в глаза мощной лампой и не бил по лицу. Шучу... Пашка слушал молча. С пониманием. И когда я завершил рассказ словами: 'И тут, слава Богу, все закончилось', подвел под сказанным косую черту. - Значит, и ты, Санек, - сказал он. - Сначала княжна, потом уборщица, писатель, теперь еще ты. Причем двое последних гарантированно не имели с так называемым толстым самаритянином никаких контактов, кроме аудио-визуальных. Так? - Так, - согласился я и внес уточнение: - Только самаритянин не толстый, а добрый. - Не уверен. Но эта загадочная личность привлекает меня все сильнее. Побеседовать бы с ним в частном порядке. Ребят из соседних ведомств привлекать пока не хочу: нет состава. Никто ведь, если разобраться, не пострадал. Вот ты - чувствуешь себя потерпевшим? - Я? - Я прислушался к внутренним ощущениям. Приятное тепло изнутри распирало грудь, взгляд постепенно терял пристальность, движения стали плавными и расслабленными. - Кажется, нет. - Ну вот. А подозрения ваши и домыслы звучат, ты извини, довольно дико. Человеку непосвященному их лучше не высказывать, не то быстро загремишь куда-нибудь в лечебно-оздоровительное. Кстати, обследовать бы тебя... - Я и не высказываю. Только тебе. - Зря вы вчера без меня в 'Игровой' поехали. Стоило бы прижать этого бомжа-распространителя посильнее. Теперь-то он, если не полный идиот, снова там не скоро появится. - Извини, не сообразил тебя позвать. Время поджимало, да и телефона под рукой не случилось. А разговаривать с ним, по-моему, бесполезно. Это как... - Я заглянул в бутылочное горлышко, подбирая близкое Пашке сравнение. - Все равно что после двух лет работы на Прологе пересесть на Си. Совсем другой язык. Настолько другой, что мозги плавятся. - Любой язык при должном усердии можно развязать, - заметил Пашка и улыбнулся, показывая, что пошутил. - Я имел в виду, освоить. Подай-ка открывалку! - Ты как назад поедешь? - спросил я. - Быстро, - ответил он задумчиво. - А гибэдэдэйцы? - Не заметят, - отмахнулся Пашка, и от этого движения пара 'бульков' пива ушло мимо кружки. И чего ему не пьется, как всем нормальным людям, из бутылки? - У меня тонированные стекла, - добавил он, глядя на растекающуюся по пластику стола пивную лужицу. Не покидая табуретки, я снял с крючка над мойкой полотенце. Вот оно - одно из редких достоинств тесных кухонь: все всегда под рукой. - А то, если хочешь, у меня оставайся. - Спасибо. - Бешеный кролик хитро прищурился. - У меня сегодня по плану еще одно мероприятие. - Тогда привет передавай. Я, правда, твое мероприятие в лицо не видел, но судя по голосу... Пашка помотал головой, как заблудившийся муравей. - И не увидишь. Знаем мы вас, тайных сластолюбцев! Ладно, не дуйся, познакомлю как-нибудь... Но в чем-то ты прав: всю жизнь за тонированными стеклами не проведешь. - О чем ты? - Да так, о своем, профессиональном. Обдумываю концепцию УЦК. - Уголовно... - я попытался расшифровать. - Уголовно-цветового кодекса. - Пашка возбужденно привстал на табуретке. Ведь методы этого самаритянина, если пофантазировать, ты только представь, какую пользу они могли бы принести. - Твоим коллегам? - Не только! Всем добропорядочным гражданам. Что, если бы самаритянин прошелся по тюрьмам, где сидят рецидивисты, по колониям для несовершеннолетних... - По школам и детским садам, - подхватил я с иронией. - Именно! И обратил бы в свою веру всех потенциальных преступников. Если бы никакое фальшивое алиби, никакие деньги и связи не помогли бы нарушителю закона избежать наказания. Если бы мы могли отслеживать не только совершенные преступления, но и запланированные. Ты спрашивал о намерениях, так я тебе отвечу: да, за них можно и нужно судить! Просто до сегодняшнего дня намерения считались в принципе бездоказуемыми! Подумай и ответь, стоит хотя бы одно предотвращенное убийство тех нескольких минут неудобства или даже унижения, которые ты пережил этим утром? Да безусловно! Правда, здорово было бы, а? Я вспомнил, что до сегодняшнего утра тоже считал себя вполне добрым и порядочным гражданином, и с сомнением признался: - Не уверен. Боюсь, будет много судебных ошибок. Пока судьи не научатся по интенсивности цвета лица обвиняемого определять степень вины. Не хотел бы я из-за наивных эротических фантазий загреметь по сто семнадцатой. - По сто тридцатой, - поправил Пашка. - Вот и я во многом пока не уверен. Потому и не форсирую, надеюсь сперва сам во всем разобраться. И первым делом выяснить, каким образом самаритянин воздействует на людей. Неявный гипноз, направленный энергетический заряд или неизвестное излучение? - Или вирус, - припомнил я одну из гипотез Валерьева. - Или вирус, - кивнул Пашка. - Кстати, - встрепенулся он и потянул из кармана пакетик с 'уликами': коньячной рюмкой и календариком. - Вот это верно, - одобрил я. - Пиво лучше пить из рюмки: смотрится эстетичнее. - Ты пьян, - поморщил он муравьиный лоб и подцепил клешней закладку- календарик. - Бумага полиграфическая, глянцевая, - доложил. Никаких отпечатков, кроме тех, что присутствуют на рюмке, не обнаружено. Без напыления и следов постороннего химического воздействия. - Так ты и это проверил? - В первую очередь. Недаром же эти календарики раздавали всем приглашенным на проповедь. Но тут все оказалось чисто. Другое дело тираж... - А что с ним? Что-то я не припомню никакого тиража. - Неудивительно: его там нет. Пришлось выяснять в типографии. - И сколько? - спросил я и даже глотать перестал в ожидании ответа. - Много, - значительно кивнул Пашка. - Думаю, число экземпляров на этом листочке просто не поместилось бы. Кроме того, выяснилось, что только часть календариков отпечатана на русском языке. Есть точно такие же, но с текстом на английском, немецком, французском и еще чуть ли не сотне языков. Причем, например, на календариках с китайскими иероглифами указаны месяцы лунного года. Но самое странное... - Что? - спросил я. - Что? Говори, не то бутылкой пришибу! Но Пашка только улыбнулся, загадочно и снисходительно. - На всех календарях стоит один и тот же год. Ты хоть удосужился взглянуть, какой? 'Разумеется, нет!' - укорил я себя мысленно и потянулся нетерпеливым взглядом к календарику, но Пашка, опытный интриган, повернул его обратной стороной, вдобавок прикрыл клешней, так что над его скрюченными пальцами мне отчетливо виделось только слово 'УБИЙСТВО' на кроваво-красном фоне, и я с тоскою подумал, что да, без него, похоже, сегодня не обойдется. И Пашка станет первым, кто в действительности умер от любопытства. Причем чужого. Но я все же пошел у него на поводу и позволил вовлечь себя в томительную угадайку. - Будущий? - Не-а, - Пашка довольно покачал головой. - Прошлый? - Не-а. - Значит, нынешний? - Ладно, не мучайся. На всех календариках указан один и тот же год. Солнечный или лунный, но везде первый. - В смысле? - я попытался сообразить. - Без смысла. Просто первый. - И Пашка великодушно поднес мне к самому носу календарик с проставленной вверху одинокой цифрой. Единицей. И словно бы кто-то невидимый прошептал мне на ухо слова, и я повторил их странные слова с ускользающим смыслом. - Миссия мессии, - сказал я, - в усекновении скверны. Но мой язык уже порядком заплетался, отчего таинственная фраза вышла у меня немногим разборчивее, чем у странного субъекта с пыльным мешком.
'... румяней и белее? - произнесла она заученную фразу, не обольщая себя надеждой на ответ, поскольку зеркало в массивной бронзовой раме, установленное на каминной полке, явно не относилось к породе говорящих. Впрочем, никаких слов и не требовалось, хватало и одного придирчивого взгляда, чтобы убедиться, что минувшая ночь не привнесла во внешность девочки сколько-нибудь существенных изменений, оставив ее все такой же миниатюрной, стройненькой и прехорошенькой. Закончив приводить себя в порядок, девочка облачилась в нежно-голубое платье и по узкой деревянной лесенке спустилась в гостиную, где ее уже поджидала матушка, не по- утреннему деловая и чем-то заметно озабоченная. - Ты очень кстати, - объявила она, не успела скрипнуть последняя ступенька под башмачком любимой дочери. - У твоей бабушки снова проблемы. - У этой старой маразматички? - поморщилась девочка. Утро, начавшееся так безоблачно, грозило без перехода превратиться в ночь трудного дня. - Она не старая, а пожилая, - нахмурила брови мать девочки и со вздохом признала: - Что до остального, то тут я вынуждена с тобой согласиться. У бабушки вышла из строя ее чудо-печка. Что немудрено: ведь еще до ее приобретения я, хоть и не склонна к пророчествам, предсказывала что сия грешная конструкция долго не прослужит. Печка - не водяная мельница и топить ее следует дровами, а не мелкими волнами. И вот результат: престарелая ведьма сидит у разбитой печки и
