и попирание человеческого достоинства. Он в строжайшей, неописуемой изоляции и непрерывном тяжком одиночном заключении... Отрезанный от жизни немецкого народа, отделенный от мира железными прутьями решетки... Он пережил смерть любимого, незабвенного отца и смерть дорогого тестя.
Можно ли вообще вынести все это без серьезных последствий? С каким терпением и упорством переносил он все! Сколько нужно было усилий над самим собой, чтобы справиться с ударами судьбы! И неизвестно, что еще ждет впереди. Какая все же колоссальная пропасть между жизнью на свободе и жизнью в этом подневольном и мрачном тюремном мире! Как много страданий вынужден годами терпеть заключенный. И их ни ослабить, ни предотвратить... Заключенный воспринимает и переносит невзгоды гораздо тяжелее, мучительнее, чем свободный человек, который может хоть что-то сделать, хоть куда-то уйти...
Несмотря на энергичное сопротивление и даже на всю силу воли, не всегда можно противостоять безысходной тюремной обстановке. И тогда накатывает эта тоска и эта мука. И некуда деться... Они затопляют камеру, как вода затонувший корабль.
Приходится напрягать всю силу духа и полностью уходить в себя, чтобы преодолеть слабость и не поддаться ей. И это прибавляет силы, увеличивает поток жизненной энергии, ибо в борьбе жизнь обретает свою истинную ценность. Лишь в часы испытаний человек открывает самого себя, он открывает в себе такие глубины, о которых раньше и не подозревал. И это возвышает его и вдохновляет.
Годы одиночества все прочнее замыкают в своих тесных стенах. В воображении протекает поток былых событий и Впечатлений. Жизнь становится тогда как сон, сон - как жизнь. Как дуновение, плывет этот сон над землей и людьми. В нем скрадываются часы повседневной жизни, а прошлые события и человеческие судьбы выступают на передний план. Видения проносятся, улетают, уводят, убаюкивают... Но тем острее будет пробуждение: истекает пятый год заключения, и неизвестно, придет ли конец этой муке!..
Порой откуда-то из самой глубины души приходят мрачные мысли. Они заставляют слушать тюремную тишину, видеть невидимое и превращать самое незначительное событие в долгую муку. А жалкая радость, доставляемая ничтожным кругом впечатлений, приносит вдруг долгий покой. Пожалуй, все люди в какой-то момент жизни ищут такую вот тишину духа, но лишь немногие могут ее обрести. Он же нашел ее в одиночестве тюремной камеры...
Но это опиум. Его нужно пить с величайшей осторожностью - лишь для смягчения самой острой боли. Иначе сладкий яд сделает рабом. Потом начнется распад. А кто безутешно и беспомощно покоряется 'неизбежной' участи, тот уже погиб, он постепенно будет все больше терять силу духа и воли. За леностью мысли и чувств неизбежно следует покорность.
Упорная и тяжелая борьба вошла в плоть и кровь - и в этом спасение. Он будет и впредь противостоять тюремной тоске, и жить, и бороться, и не давать себе подолгу задумываться о том, чем все это кончится. Ибо и эта судьба героическая, и она - тоже жизнь, а жизнь для него всегда была борьбой.
Мы не можем подкупить судьбу. Только в непрерывной тяжелой борьбе закаляются люди. Ведь борьба - первичный элемент жизни, закон развития... Уверенность в себе и верность себе - вот единственные источники силы. И еще - ненависть, и еще, конечно, любовь...
Юность, военные годы, голод, инфляция и борьба, борьба, борьба проходят перед глазами... И новая надежда ободряет сердце. У кого есть источник жизни, тот счастлив вопреки всем испытаниям. Человек полон дремлющей силы. Счастлив тот, в ком она просыпается, кто знает, как сохранить ее живой. Он находит счастье в себе, чтобы осчастливить других, дать им свет, одарить их жизненной силой, живой надеждой...
Как будто полегче стало на душе. Боль в животе тоже понемногу стихает. Он садится за стол и берется за письмо. В этом году он не сможет вложить в конверт почки сирени - символ надежды. Но вчера на прогулке он подобрал с земли три пылающих осенних листочка. Он пошлет Розе эти роскошные кленовые листья. 'Прими их вместо сирени как знак моей благодарности за твою любовь'.
Глава 44
СТЕНА
Роза нервничала. Из-за слежки она была вынуждена уже дважды отложить встречу с Эдвином. Она знала, с каким риском связан был каждый час его пребывания в Гамбурге, и от этого нервничала еще больше. Но ее обложили так плотно, что немыслимо было выйти из дому незамеченной. Придется дать знать Эдвину, что они смогут встретиться только в Берлине. Там ей все же проще избавиться от 'хвоста'. И неизвестно почему. Берлинское гестапо отнюдь не уступает гамбургскому, скорее даже наоборот. Но как бы там ни было, последние дни она чувствует за собой неусыпную слежку. И ни разу не удалось ей установить, кто за ней наблюдает. Каждый раз она 'узнавала' в толпе сразу нескольких агентов. И это было страшно, потому что идти за ней мог только один. Но именно этого, единственного, она и не могла распознать. Очевидно, слежкой руководил теперь настоящий мастер, идеально отладивший свою невидимую и страшную сеть, обойти которую невозможно. Оставалось только вырваться из нее - выехать в Берлин. Следить за ней будут и там, но вряд ли ей придется столкнуться со столь же продуманной и изощренной системой. Не станет же берлинское гестапо держать в резерве на случай сравнительно редких берлинских ее поездок столь же отлаженную машину наблюдения. Конечно, в Берлине ей легче будет избавиться от 'хвоста', чем здесь, да и Эдвин чувствует себя там более уверенно.
Она пытается заняться мелкой домашней работой: поднять петли на чулках, заштопать шерстяные перчатки, пришить крючки к юбке дочери. Но все валится из рук. Может, в магазин сходить?
- Ирма! - зовет она. - Ты где?
- Иду, мамочка! - откликается Ирма из ванной.
- Что ты там делаешь?
- Размачиваю волосы. Никак не завиваются! Ну что ты будешь делать! Все такие же прямые.
- И хорошо, - улыбается Роза. - Тебе больше идет строгая прическа.
- Надоедает! - смеется Ирма, появляясь в дверях.
- Как у нас дома с продуктами, девочка?
- Надо молока купить, немного масла, и кофе весь вышел.
- Пойдем-ка в магазин! - решает Роза. - И сладкого чего-нибудь купим!
- Вдвоем? - удивляется Ирма. Продуктовые магазины - ее сугубо личная компетенция. - Я и одна сбегаю.
- Просто погулять захотелось.
- Погулять? В такую-то погоду!
За окнами неистовствует норд-вест. В воздухе несутся обрывки бумаги и тучи пыли. Временами на мостовую обрушиваются косые пулеметные струи не то дождя, не то града.
- Мы быстро, - решительно кивает Роза. - Магазин же за углом.
Она надевает плащ с капюшоном, берет хозяйственную сумку и зонт. Ирма натягивает на плечи зеленую спортивную курточку. Застежка-молния перерезает ее, как железнодорожная колея озимое поле.
Ирма, как всегда, выскочила из подъезда первой и тут же увидела на противоположной стороне улицы две неподвижные фигуры в черных резиновых плащах.
- Мама, смотри, - тихо сказала она.
Это что-то новое, подумала Роза. Они даже не скрываются.
- Не обращай внимания, девочка, - сказала она, взяв дочь, словно та все еще была маленькой, за руку.
Но сама внутренне насторожилась. У большой зеркальной витрины, где с крючьев свисали красно- желтые мясные туши, она остановилась. Те двое шли за ними.
- Давай постоим здесь, Ирма, - тихо сказала она и быстро повернулась к гестаповцам лицом.
- Осторожно! - еле слышно шепнула Ирма. - Пусть они пройдут мимо, и тогда кто-нибудь из нас войдет в магазин.
Но гестаповцы и не думали проходить мимо.
- Добрый день, - сказал один из них, тщедушный и рыжий, с кровяной бородавкой на носу. - Мы как раз собирались нанести вам визит. Потрудитесь, пожалуйста, возвратиться домой.
- А кто вы, собственно, такие? - спросила Роза, хотя прекрасно знала, с кем имеет дело.
- Не привлекайте к себе внимания, - гестаповец, казалось, не расслышал вопроса. - Идите домой.
- Но на каком основании?..
- Идите, идите, - безучастно закивал он: - И не надо подымать шума. Это может вам только повредить.
