людей, которых он подмаслил, и тех, кого он только планировал подкупить. И держать такое у всех на виду! В это трудно поверить!
Как глупо вел себя адмирал! Совершенно не заботясь о последствиях своих безрассудных, опрометчивых действий.
– Ну а эта женитьба на леди Елизавете, что он задумал, – продолжает леди Сеймур, качая головой. – Он всем и каждому о ней разболтал. Теперь ее саму и ее слуг вызывают для дознания.
Миссис Эллен глядит на меня с тревогой. Я знаю, она думает о миссис Эшли. А что же Елизавета? Не изменят ли ей ее сметливость и мужество?
Количество обвинений против адмирала с каждым днем возрастает, и я боюсь, что уже не остается сомнений относительно его злонамеренности в отношении его брата и в том, что он представляет опасность для королевства. Много говорят о его дерзком плане жениться на леди Елизавете, и даже известно, что он планировал выдать меня замуж за короля. Говорят, что он хотел сам править через нас, быть теневым правителем, и я целиком этому верю, хотя мысль эта кажется мне кощунственной. Я с обидой думаю, что он использовал меня как орудие, не считаясь с моими чувствами. Мне неприятно, что мое имя треплют бесстыжие сплетники, ибо я ничем подобного не заслужила.
Леди Сеймур собирается взять меня в Вулхолл, семейное гнездо в Уилтшире, подальше от сплетен и скандала, но мы не успеваем покинуть Сеймур-плейс и Лондон, как приезжает гонец от батюшки.
– Миледи, маркиз велит вам срочно собираться и возвращаться со мною в Брэдгейт. Милорд сказал мне, что не далее как сегодня адмирала отправили в Тауэр и теперь вам здесь не место.
Он оборачивается к леди Сеймур, которая разражается слезами. Несчастная старушка, она не знала, что ее сына отправили в Тауэр.
– Мне искренне жаль огорчать вас, сударыня, этой печальной вестью, – говорит гонец. – Хотелось бы сообщить вам что-нибудь еще, но я знаю только то, что мне сказал милорд. Он сейчас при дворе, но хочет, чтобы леди Джейн вернулась к ее матушке в Лестершир. Я был бы вам признателен, если бы вы распорядились насчет приготовлений к ее отъезду.
С большим трудом леди Сеймур берет себя в руки и вызывает миссис Эллен, которая с тяжелым сердцем выслушивает новости. Она наверняка догадывается, как горька мне мысль о возвращении под крыло матушки, но перечить батюшке нельзя – ничего тут не поделаешь. Я не только обязана быть на высоте своего положения и происхождения и не имею права испортить себе перспективы замужества, оставаясь в доме подозреваемого в государственной измене, но и не смею рисковать семейной честью, пятная ее связями с ним.
С застывшим лицом, я бреду, слепо спотыкаясь, вверх по лестнице в мою комнату, где горничные уже вытаскивают коробки, одежду, книги и прочее имущество, накопленное за два счастливейших года моей жизни. Пожитки, собранные на кровати, выглядят жалкими и неуместными.
Доктор Айлмер заходит узнать, что за шум, и когда я начинаю объяснять, глядя снизу вверх, он видит мое трагическое лицо и вдруг порывисто меня обнимает.
– Не бойтесь, Джейн, – говорит он. – Я буду с вами, и богословие, философия и литература принесут нам утешение.
– Я этого не вынесу, – шепчу я в его твердую, будто из дерева, грудь, чувствуя неудобство от столь неожиданного соприкосновения с мужчиной, но все же благодарная ему за его силу и тепло.
– Господь не посылает нам испытаний, которых мы не можем вынести, – утешает Айлмер, – и помните, что нет иного пути в Царство Божие, как чрез тернии. Сейчас вы должны ехать домой, но другой дом уже ожидает вас. Подумайте об этом. А тем временем вам, принцессе крови, должно устремлять свои помыслы к замужеству, принимая путь, который Господь уготовил для вас. У меня нет сомнений, что многие и до вас роптали на судьбу, но потом достигали вершин благодаря тому, что было им даровано. И вы должны поступать так же. Ну а теперь не лучше ли нам заняться упаковкой книг?
– Вернулась, значит. – Матушка осматривает меня оценивающим взглядом. – Да ты совсем не выросла за это время, хотя посвежела и пополнела. – Ее взгляд падает на мою обозначившуюся грудь, выпирающую под черным гладким атласом корсажа. – Вижу, что ты до сих пор носишь траур, – фыркает она.
– Это из уважения к покойной королеве, – напоминаю я ей.
– Господи Иисусе, да при дворе траур уже два месяца как закончился! Ты должна переодеться, надень что-нибудь более подходящее. Наверняка твоя одежда, как у папистской монахини, и помешала адмиралу выдать тебя замуж. Готова поспорить, что стоило королю взглянуть на тебя, как он тотчас и передумал.
– Нет, миледи, – возражаю я. – Боюсь, что адмирал имел не столь сильное влияние на его величество, как ему хотелось думать.
– Глупец он был, – с чувством произносит матушка.
– Но, думаю, он дорого за это заплатит. Что они с ним сделают?
– То же, что и со всеми предателями, – угрюмо отвечает она. – Не сносить ему головы.
– Тогда мне очень его жаль, – бормочу я, ибо я и вправду всей душой привязалась к адмиралу.
Он всегда был добрым и веселым и не сказал мне ни одного грубого слова. Представив, как он стоит на коленях у плахи в ожидании удара, я вздрагиваю от ужаса.
Вдруг рука миледи хватает меня за плечо и трясет.
– Не трать свою жалость на таких, как он! – шипит она. – О нем лучше всего забыть. Твой отец горько сожалел, что вообще связался с ним, и давал показания против него перед советом. Тебе следует все это выбросить из головы и направить себя к послушанию и добродетели.
Я опускаю глаза.
– Отправляйся в свою комнату, Джейн, – велит она. – Мне некогда, и ты должна помочь миссис Эллен распаковать вещи.
И она отворачивается к своему письменному столу. Не видев меня много недель, она уже забыла, что я тут.
Ночью я засыпаю в слезах. Я не часто плачу от жалости к себе, но сейчас мне кажется, что жизнь моя протянулась предо мной долгой нескончаемой чредой несчастий. Ничего не изменилось. Мне не верится, что миледи хоть иногда скучала по мне в эти два года, пока меня не здесь было. Я знаю: мой долг любить свою мать, но сейчас я чувствую к ней только ненависть. Это чудовищно, ибо я понимаю, что Богу неугодны мои преступные мысли. И я лежу без сна, молясь о помощи и понимании и вопреки рассудку страстно желая снова очутиться под покровительством доброй королевы. Но увы, тех дней не вернуть, и мне кажется, я никогда более не буду такой счастливой.
Новости из Лондона доходят до нас с опозданием в несколько дней, но батюшка, находясь при дворе, регулярно нам пишет, так что мы в курсе всех событий. Он извещает, что показаний против адмирала набралось достаточно, чтобы послать его на плаху, но совет пока медлит, поскольку продолжают поступать тревожные сообщения о связи адмирала с леди Елизаветой. Я с потрясением узнаю, что хотя Елизавета остается у себя дома в Хатфилде, ее слуг, включая миссис Эшли, забрали в Тауэр для дознания. Бедная миссис Эшли. Боюсь, она слишком слаба для таких испытаний. И я с дрожью думаю о том, как она справится.
Милорд пишет, что миссис Эшли сделала признание о скандальных происшествиях в Челси, каковые могли вызвать у богобоязненных людей подозрения, что леди Елизавета не так чиста, как ей надлежит. Матушка спрашивает, не знала ли я чего об этом, но я честно заявляю, что ничего не видела, и помалкиваю о своих догадках.
А теперь уже и леди Елизавету подвергли суровому допросу, а ей ведь всего пятнадцать лет. Батюшка говорит, что она ничем себя не выдала и не сказала ничего, что можно было бы поставить в вину ей или адмиралу. Он пишет, что под конец члены совета сдались, осознав, что им эту, по его словам, малолетнюю распутницу не раскусить. И все же она впала в немилость. Ее не приглашают во дворец, и она живет в уединении. Вскоре я с большим удовлетворением узнаю, что она подчеркнуто строго одевается и ведет себя как благонравная протестантка, пытаясь восстановить свою подмоченную репутацию.
Но адмирал так легко не отделывается.
Однажды утром миледи входит в комнату, неся письмо.
– Приготовься услышать плохие вести, Джейн, – говорит она. – Парламент издал акт о лишении
